Сделаешь иногда что-нибудь, скажешь простое на вид слово, вызванная этим лавина неизбежных последствий затопит внутренности мучительным ощущением болезненной неловкости. Хочется, вспоминая произошедшее, стереть ластиком, вырезать ножницами, заполировать так, чтобы следа не осталось не то, что в жизни, в памяти. Мне неловко видеть переломные ситуации даже в кино: смеясь над собой, я просто заставляю себя не отворачиваться от экрана и не проматывать пленку, чтобы не видеть, как человек вынужден проживать мучительное, но необходимое. Хорошо, когда это всего лишь пара секунд, а если четыре дня? Такое не вырежешь, особенно, если запомнить каждую минуту. Среда вечер — разбор трех коробок документов, привезенных Василичем. При мне три юриста, каждый из которых повязан обязательствами с разными людьми о неразглашении подробностей столь поздней консультации. Еще я вызвала Лену—большую, которая привыкла охранять мои личные финансовые интересы и ни слова никому не скажет о том, какие бумаги прочла, какие цифры сложила и в чью пользу. Четверг: ночью документы и два часа на сон, с девяти до шести работа и перекидывание запланированных дел и встреч на понедельник, в семь самолет. Бумаги и вещи уже погружены. Для жизни я везу туда сумку с обычной одеждой, для официального представления — любимый серый брючный костюм. Выходя утром из дома, я сообразила захватить игрушку, на которую можно смотреть и не слушать, как двадцать человек пытаются смешать меня со всем, что под руку попадется. Самым простым было бы слушать музыку в наушниках, но вряд ли можно позволять себе такие выходки среди незнакомых и, скорее всего, недружелюбно настроенных людей. Поэтому я надела большое сапфировое кольцо от самого первого подарка. Оно похоже на кусок золота, который никогда не знал ювелира, а просто валялся в море, и волны выточили в нем несколько проходов, шершавых и несимметричных, и в некоторые из них затесались огромные и темные камни, которые иногда начинали подавать признаки жизни. Вращая кольцо на пальце, я настолько увлекалась синими искрами, вспыхивающими неожиданно в глубине камней, что переставала замечать внешние раздражители и могла собраться для ответной атаки.
А пока от тревожных мыслей отвлекал небольшой уютный самолет, в котором не ощущались перепады давления, и мягкий полет, и Сергей, который начал сразу "натаскивать" меня перед завтрашней встречей, настраивая на собранность и купируя любую истерику. За сорок минут много не расскажешь, а, приземлившись, мы сразу поехали осматривать дома, из которых мне надо было выбрать себе временное пристанище. Они все стояли рядом, хотя у каждого был свой сад и кусочек леса. В темноте и при нестаявшем снеге, трудно понять, как все это смотрится весной и летом. Но видно было, что земля, дома и лес очень удачно совмещены друг с другом, не мешая друг другу, а подчеркивая достоинства. Дома были разные и, в общем, приятные, но мне не хотелось оставаться ни в одном из них. То слишком большой, то слишком холодный, то слишком "а-ля рюс", то слишком много металла. И вдруг появился дом, пригодный для жилья. Какой я никогда не могла бы себе позволить, но которого мне всегда хотелось.
— Вот этот.
— Что вот этот?
— Хочу этот дом.
— Пожалуйста, но есть одна проблема.
— Какая?
— Это мой дом. Хотя он достаточно велик, можно жить здесь вместе.
— Нет, невозможно.
— Почему же?
— Потому что, если мы будем жить в одном доме, уже никто не поверит, что я не сплю с тобой.
— Не могу понять, почему тебе сейчас так важно, кто что подумает?
— Они и так будут во всем видеть подвох, а тут еще и подозрения, что ты все отдаешь любовнице. Да они меня уничтожат.
— Глупости. Моя личная жизнь никогда никого из них не волновала. Почему вдруг сейчас они будут обращать внимание на такие вещи? Если ты уж так волнуешься из-за того, как тебя примут, тогда тем более оставайся и, наконец, переспи со мной. Они просто не смогут уничтожить тебя, потому что будут знать, что после этого придется иметь дело со мной.
— Мы с тобой уже обсуждали эту тему. Я не хочу опять попадать в ситуацию, из которой нет выхода. И не хочу романа, в котором не я определяю, когда он закончится. Скажи честно, ведь ты же хочешь сам решать такие вещи? Может быть, кому-то это и приятно, но я не хочу, чтоб меня бросали.
— Почему ты думаешь, что я обязательно тебя брошу?
— И это мы когда-то с тобой обсуждали и выяснили все по поводу легких, ни к чему не обязывающих отношений. Это твоя теория. Ты сам все это мне сказал, и я тебе верю. Можешь не верить, но я бы с удовольствием претворила в жизнь твой подход. Но только, если буду уверена в том, что конец романа полностью зависит от меня — сколько захочу, столько и будет длиться. Ты ведь такого не потерпишь?
— Все может измениться.
— Предлагаешь сыграть, вдруг повезет? Мне в такие игры не везет, и ты это прекрасно знаешь. Поэтому научи меня сначала, как я буду жить, когда ты меня бросишь, а потом приходи.
Каждый раз в наших спорах можно выделить три части моего состояния. Первая, когда мы оба говорим спокойно и тихо, прислушиваясь к аргументам собеседника. Вторая, когда я стараюсь держать себя в руках и с трудом удерживаюсь, чтобы не кричать. Третья, когда я уже кричу, но еще пытаюсь не плакать. Последние реплики относились уже к третьей фазе. Еще пара фраз и пришлось бы уходить, но вдруг в комнату вошла маленькая седая женщина, веселая, но крепкая "баба-яга" сильно за семьдесят, и сказала:
— Сереженька, ужин готов.
— Да, Елена Ивановна, идем. Вот, познакомьтесь, привез хозяйку.
Старушка быстро осмотрела меня с удивлением и весело проговорила:
— Вот молодец! Уважил, наконец, старуху. Теперь можно и помереть спокойно. И как же твою хозяйку зовут?
Надо было стукнуть его чем-нибудь, очень хотелось, но пришлось опять говорить.
— Меня зовут Маша, но умирать вам рано еще. Хозяйка я здесь потому, что он с завтрашнего дня тут не хозяин.
— Это как же?
— Не бойся, Елена Иванна, просто надо кому-то все передать на время, есть другие дела.
— Ох, вот затеял-то, как всегда! Мужики-то знают уже?
— Нет, завтра скажу.
— Ладно, до завтра помолчу. Ну, Маша, пойдем, накормлю, а то от него дождешься заботы. Все норовит, небось, работы навалить, а тебе надо сил набираться, чтоб всех в узде держать.
Ужин, разговоры, бумаги, и потом я пошла спать в самый дальний дом, с видом на реку, с куском леса и садом, самый деревянный и приятный из всех, не считая того, из которого я ушла. Заснула под треск поленьев в разожженном кем-то камине и забыла поставить будильник — обстановка слишком напоминала школьные каникулы на даче, а тогда мне не надо было просыпаться по часам.
Я бы все проспала, но телефон зазвонил ровно в половину седьмого. Завтрак, к которому меня разбудили, порадовал блинами, тоненькими и нежными, от одного их ванильного запаха можно было проснуться. Хотя бы в еде повезло — Елена Ивановна отлично готовила. За ужином мне этого не удалось заметить, слишком много было разговоров, полностью поглощавших внимание. Но утром я была не готова говорить о делах, смакуя не только блины, но и мысли о предстоящих кулинарных радостях.
До полудня мы успели обсудить всех, с кем мне нужно было встретиться, и даже начали копаться в собственности. Я знала, что мифические и ужасные "они" уже начали приезжать, но еще не показывались: у каждого было здесь, где жить.
Странно, что у меня не дрожали руки и коленки, пока я шла к месту общего сбора. Успела быстро войти и сесть за большим круглым столом до того, как начали собираться все остальные, и коротала время, сконцентрировавшись на изучении просторного, но ладно скроенного зала. Отделанный светлым деревом, он был обставлен кожаными креслами, которые, с моей точки зрения, совершенно к нему не подходили по цвету и виду, зато были очень удобны. Постепенно в зале появлялись незнакомые люди и занимали, видимо, свои любимые места за столом. Пришел Колька и в первый момент, кажется, даже не узнал меня, а потом через стол спросил: "В чем дело?". Попросила подождать и продолжала изучать незнакомцев. Сергей здоровался с каждым, общее настроение было, как на большом семейном сборе, чего, конечно, надо было ожидать от закрытой касты. Наконец, появился Васильич, Сергей сел рядом со мной и после двух фраз приветствия устроил бурю, сообщив, зачем мы здесь собрались, и что здесь делаю я. Даже Колька уставился на меня так, как будто видел впервые. Смотреть кому-то одному в глаза было глупо, поэтому я смотрела на кольцо и ждала, пока кто-нибудь заговорит. К репликам типа, кто это, почему она, зачем ты ей все отдаешь, она, что твоя любовница, я была готова. Лучше было нападать и поэтому мне пришлось предложить им ознакомиться с моим досье, пока будут подписываться бумаги, а потом задать мне все интересующие их вопросы. Правда, по поводу любовницы я обрадовала их сразу.
Следующие четыре часа так и прошли. Куча документов, протоколы, все было подготовлено, чтобы подписать и обнародовать все изменения как можно быстрее. Через два часа ко мне перешло все, за исключением одного дома здесь и одной квартиры в Москве. У меня же было все остальное, дома в Тоскане и в Лондоне и еще некоторых местах, названия которых я даже и не слышала, чтоб опознать в каких странах они находятся. Еще два часа мне задавали кучу разных вопросов, и досталось даже Кольке. Его подозревали в сговоре с непонятными целями. Обстановку разрядил его рассказ анекдота из прошлой жизни, о котором узнал и Васильич, но в досье почему-то не включил. Старая история о том, как Колькины родители хотели оставить за ним квартиру бабушки, но боялись, что он жениться и квартира отойдет "этой стерве". А чтобы этого не произошло, они решили прописать в квартире меня, а я бы потом передала ее Кольке, когда они будут уверены, что опасность миновала. Знак большого доверия, спасло меня то, что Колька сам одумался, от "стервы" сбежал и необходимость в спасательной операции отпала. А то бы пришлось начать с охраны его имущества. Мужики впечатлились — немногие согласятся передать единственный лишний кусок жилья в чужие руки и не бояться за его сохранность.
За следующие три дня я исписала четыре толстых блокнота и к воскресенью уже могла лопнуть от полученных знаний о том, что нужно знать новому владельцу. Каждый бизнес обсуждался в составе: Сергей, я, другие собственники и при необходимости главный управляющий. Из того, что я узнала, меня ничего не радовало за исключением отсутствия видимых долгов или крупных проблем. В субботу Сергей действительно слетал в Москву и вернулся уже с подписанным приказом. И впервые в своей профессиональной жизни я сделала все, чтобы скрыть информацию. Только одна крохотная официальная новость появилась на лентах ближе к субботнему вечеру, чтобы никто не нашел. В ней перечислялись все назначения дня и Сергей попал во фразу " и другие приказы".
Раньше я называла перемены "изменением ландшафта", наблюдая за разнообразием ситуаций, в которых могу оказаться волею случая. Теперь же ландшафта нет, лес выкорчеван, горы выровнены и перепаханы. Остается запастись терпением, чтобы увидеть всходы неведомых растений, занесенных ветром. Может быть, это будут нежные и мягкие полевые травки, а может быть и выросшие за один день непроходимые джунгли, из которых придется выбираться, раздирая локти и колени в кровь, выламывая себе узкую тропинку. Впервые передо мной был не определенный пейзаж после бури, а отсутствие какой-либо определенности в виде ландшафта на ближайшее будущее.
С понедельника моя жизнь опять приобрела упорядоченный вид, если можно назвать порядком режим дня в сумасшедшем доме. Подъем в шесть утра, быстро позавтракать и читать, изучать то, что можно, разгребать то, что срочно по его делам. С девяти до шести обычная работа, но в нее все время вторгается другая новая жизнь, и каждый день мне приходится находить часы, чтобы ездить на встречи и по делам, все время изучая то, что Сережа назвал "обязательно к просмотру". Я ем на ходу, от голодной смерти и усталости меня спасает машина и мой водитель Олег, временами напоминающий няньку. Безропотно сносит от меня все, даже музыку, которую ему теперь приходится слушать.
Со мной постоянно ребята Васильича, сменяющие друг друга, незаметные, прикрывающие от неизвестности, без всяких обязательных атрибутов в виде черных костюмов, бритых затылков или лиц кирпичом, и другие, как раз совершенно точно соответствующие представлению человека без охраны о телохранителях. Имея возможность сравнивать, теперь мне кажется, что полная прозрачность невидимых — одно из самых больших достоинств: их как бы и нет, но в тоже время ощущаешь себя в абсолютной безопасности. Но Василич категорически отказался ограничиться только ими. Он считал, что для меня охрана должна быть еще и особой, явной и горилоподобной. Сколько времени ушло на споры о том, где и как меня надо охранять. Пришлось сделать пропуска в здание для всех надзирающих за мной и моими передвижениями. Таких бессмысленных действий я давно не совершала — все время приходят какие-то люди, при желании меня можно вынести из здания в чемодане, и никто бы ничего не заметил. Но Васильич считал, что ему так спокойнее. Кстати, Васильич он был только за глаза, а так, конечно, Владимир Васильевич. К счастью, мне удалось убедить его, да и всех тех, с кем приходилось теперь общаться, называть меня Маша. Иначе было бы уж очень неуютно. К тому же Мария Юрьевна звучит настолько коряво, что отбивает всякую охоту разговаривать.
После шести вечера, вложив в официальное рабочее время обязательные визиты к Степе, и почти падая от усталости, я опять начинала учиться управлять новым хозяйством. Сложность была в том, что вокруг лежало много незнакомых предметов, и нужно было разобраться, как они работают, не сломав. Гостиницы, магазины, стройки, дороги поддались первыми, потом пришлось заниматься сырьем, потом заводами, банк я боялась даже трогать, хотя в него упирались все пути, которые мне удалось протоптать и проверить. Правда, там был Колька, и с ним мне было спокойно. Около восьми—девяти вечера я ехала к Сереже. Если надо было что-то подписывать, показывала ему образцы, получала письменное согласие, подписывала при нем. Скоро под эти разрешения пришлось выделять шкаф.
Неожиданностью для меня было то, насколько он был терпелив. В работе не было места для гонки, самомнения или грубости. Проблема обсуждалась до тех пор, пока мы не достигали согласия. За апрель я научилась столькому, что при моем обычном черепашьем темпе и способности не воспринимать новое, если оно мне неинтересно, выглядело нереально. Каждый четверг уезжала в теперь уже мой личный город, два дня занималась всем, что требовали дела там. В субботу вечером из Москвы прилетал Сергей и остаток дня, и часть воскресенья посвящалась разговорам о том, что успел он и тому, что не понимала я. Раньше часа мне редко удавалось лечь. Позже шести редко удавалось встать. За месяц я похудела на размер, и пришлось покупать новые джинсы. Больше всего мне хотелось спать. В остальном и такая жизнь стала напоминать рутину.
Кроме любви к охране во мне проснулась любовь к скрытности и молчанию. Главное, чтобы никто ничего не узнал. Пока это зависит от меня, новостей не будет. Степа, выполняя обещание, молчал как рыба. На работе все думали, что у меня просто какие-то новые дела. Боря позвонил полюбопытствовать, как развивается жизнь. Но, судя по вопросительным интонациям в голосе, тоже ничего не знал. Мне пришлось ограничиться банальным "хорошо, но подробности при встрече".
Если остановиться на минуту и задуматься, то можно сразу сказать, я допустила серьезную ошибку. Конечно, нельзя было идти на поводу у Сергея, прислушиваться ко всяким глупостям про шанс, про то, что надо действовать, чтобы потом не упрекать себя всю жизнь. Мне надо было сказать ему "нет" и заниматься своими делами. Почему я так уверена, что ошиблась? Во-первых, потому, что я не верю в его благие намерения. Все это вранье. Или, скажем, пять процентов правды. Во-вторых, эти пять процентов не искупят всей той грязи, ради которой он затеял игру. Я ошиблась потому, что теперь жду не изменений или краха, а просто смерти всего того, к чему так привыкла. Рано или поздно мне придется признать, что он не благородный герой и даже не благородный разбойник. Я бы уже сейчас могла что-нибудь на эту тему сказать, да все откладываю, потому что очень не хочется фиксировать поражение и подсчитывать моральный ущерб от того, как он меня обвел вокруг пальца.
Или это просто работа, за которую можно получить гонорар, позволяющий застраховаться от немощи в нищете. Я видела кварталы старых обшарпанных домов, где живут нищие, конченые люди, и, проходя мимо, все время заставляла себя идти спокойно, а не бежать без оглядки туда, где есть надежда. Когда я думаю о том, достаточно ли качественно работаю, мерилом того, как я не хочу жить, для меня становятся безликие серые многоэтажные коробки, сливающиеся со свинцовым небом и дождем, который никогда не сможет смыть въевшуюся многолетнюю грязь, летящую от таких же мрачных заводов. Я знаю, как выглядят квартиры, в которых годами никто не убирал, не отмывал покрывающий стены и потолки кухонный жир и не морил худых, бойцовых тараканов, заполняющих щели. Слепленные вместе издевательские подобия жилья нарастают на вены лестниц и узлы подъездов, воняющих трупами крыс, лежащих годами в затопленных подвалах. Агрессивнее от безнадежности и безделья подростки сбиваются в кучи, чтобы противостоять тупому упорству взрослых, неспособных прибрать мусор вокруг себя, разве что это будут пустые бутылки, сдав которые можно будет купить выпивку. Анклавы отсутствия воли к жизни преследуют меня везде, где я бывала последние пять лет. Их невозможно обойти или пропустить, они маячат где-то рядом, не давая забыть о том, что бывает, когда останавливаешься и немедленно начинаешь катиться вниз. Мне страшно до боли в горле, от которой спасают только любимые друзья, вышедшие из таких мест, продолжающие там жить, общаться с соседями, и первый Сашка. Там гораздо больше тепла, чем во мне, но это не избавляет от отвращения к возможности закончить жить в яме. Лучше утоплюсь в работе и позволю себе встретиться с Марусей.
В ней нет никаких сомнений или неуверенности. Наверное, она настолько часто стоит между жизнью и смертью, что видит только самое главное, отсекая ерунду, которая мучает всех остальных. Рассказывая ей о себе, я начинаю лучше понимать, что происходит.
— Ты мне как психоаналитик.
— Не говори ерунды, просто тебе не с кем поговорить об этом.
— Да, хочется трезвого и свежего взгляда на базар.
— Такого базара у тебя еще точно не было.
— Чувствую себя ужасно.
— Выглядишь хорошо.
— Так я половину недели провожу за городом, на свежем воздухе.
— А сколько спишь?
— Часов пять в день.
— Послушай доктора — увеличь хотя бы до шести.
— Тогда мне нужен двадцать пятый час.
— Нет, нужно на час меньше работать.
— Как у тебя все просто, Марусь.
— Все и есть просто, это ты все усложняешь. Посмотри внимательно — порядок в этом базаре не стоит здоровья и нервов, которые ты на него тратишь. По крайней мере, твой рассказ не убедил меня в том, что это необходимо.
— Что тебя смущает?
— Что-то не складывается, Маш. Мне кажется, есть что-то еще внутри, что и заставляет тебя бежать быстрее необходимого. Ты, конечно, всегда боишься возможного черного дня. Но мне даже этого психоза недостаточно для объяснений. Может быть, конечно, ты и сама еще не поняла истинных причин?
— Ты думаешь, того, что я тебе рассказала, мало для сумасшедшей жизни?
— Я тебе больше скажу, для такой Машки, какую я знаю много лет, этого тоже было бы мало. Это совершенно не твой стиль ввязываться в подобные авантюры. Покопайся в себе, должно быть что-то еще. Никакие разговоры, слова про долг и шанс не заставили бы тебя согласиться угробить здоровье на рудниках.
— Я даже не понимаю тогда, что это может быть. Нет ничего, точно тебе говорю.
— Только не уговаривай себя. Так и обмануться недолго. Надо найти, Машк, пока ты дров не наломала.
— Разве я еще не наломала?
— Откуда мне знать? Надеюсь, что нет. Просто посмотри внимательно на себя. Хочешь, можно еще раз все проговорить вслух? Вдруг так будет проще?
— Времени действительно нет, Марусь, я бы рада, ты же знаешь.
— Тогда сама постарайся. И будь осторожна, береги себя. Здоровье, настроение, душу.
— Думаешь, она у меня есть?
— Конечно, только ты ее замечай вовремя, а то прозеваешь.
| Глава 8 | Оглавление | Глава 10 |