Межсезонье началось неожиданно. Как только повеяло теплом и талой водой, то на следующий же день я поняла на работе, что меня накрыло сразу все: горло, насморк, страшная головная боль, кашель и температура не меньше тридцати девяти. Сил хватило только на то, чтобы купить замороженной еды, недельный запас лимонов и упасть в кровать. Мне было так плохо, что я уехала с работы, не дождавшись Шурку, которая была уже в дороге и собиралась возвращать деньги. Она, к счастью, знала, как я болею, и позвонила узнать, смогла ли я доехать до дома или свалилась где-то под кустом. Следующие трое суток помню смутно. Кто-то звонил, я разговаривала пару раз с Танькой, с Леной—маленькой, но они хорошо знали, что бесполезно заставлять меня думать только спрашивали о самочувствии. Остальное время я спала, иногда собиралась с силами, пила чай и съедала порцию каких-то совершенно бесполезных таблеток. Лучше не становилось. На четвертые сутки позвонил Гончаров и после двух фраз понял, что я не в себе. Совершенно не помню, о чем говорили. Вроде бы, я ему сообщила, что при температуре сорок я никуда не пойду, и сказала, что еда в доме есть. Еще через день я начала выздоравливать.
Не люблю болеть, ненавижу, когда мне плохо. Но выздоравливать я с некоторых пор тоже ужасно боюсь. Кажется, начиная лет с восемнадцати, после каждого затяжного гриппа мне всегда снятся странные и очень яркие сны, от которых я не могу избавиться. Они настолько сильно меняют мое настроение и впечатление от жизни, что я их жду и одновременно боюсь, как неизвестности.
Когда температура спала, стало легко, и я смогла спокойно заснуть. И сразу оказалось, что иду вечером в метель куда-то с Гончаровым и Колькой. Цель у нас точно была, но понятна была только Кольке. Он вдруг сказал: "Подождите здесь, я должен выяснить, как там все будет". И ушел по направлению к маленькому дому. Мы видели, как постучал, дверь открылась, и он вошел в ярко освещенный проем. Как только дверь за ним закрылась, опять стало темно, только снег блестел на фоне грязно-чернильного неба. Мы стояли и не знали, что делать. То есть я не знала. Гончаров некоторое время смотрел на меня внимательно. Рассматривал, как врач, изучающий пациента, чтобы разобраться в симптомах. И вдруг без предупреждения сказал: "Да. Конечно. Это же страсть". Как будто поставил диагноз. И то, как он сказал это, как был уверен в своих словах, ужаснуло меня, как если бы он сказал мне "это смерть". И я твердо и уверенно сказала "нет". И тут взгляд его изменился, в нем появилось отвращение перед человеком, который отказывает принять столь очевидный факт. Потом он повернулся и пошел туда, откуда мы пришли. И я проснулась.
Надо скоре выздоравливать и идти на работу. Иначе мне все время придется вспоминать эти слова и этот взгляд. И я замучаю себя насмерть, разгадывая, что все это значит. Никакой страсти! Меня с ним ничего не связывает, кроме совместных походов в театр. Он ничего про меня не знает и ничего не может мне сказать. Работать и про все забыть. Надо бы рассказать кому-нибудь, но кому? Может быть, отказаться от детской неприязни к психологам? В школе у нас как-то появился такой чудаковатый человек, немедленно получивший кличку "шарлатан" за бредовые теории установления вечного мира на земле. Но не все же они такие? Неужели кто-нибудь сможет заставить меня отказаться от привычки погружаться в переживания по надуманным и эмоциональным поводам, типа снов на волне выздоровления.
Но таких людей надо искать, а мне лень и не хочется разрушать сложившуюся в голове картинку мирной жизни. Мало ли что я могу обнаружить в себе? Лучше не рисковать и просто дождаться, пока все забудется — и болезни, и сны и слова и взгляды. Пройдет еще пара дней, и я совсем успокоюсь.
И в этом вновь обретенном ощущении стабильности я пребывала до двадцать девятого марта. Выборы прошли. Работы было много, надо было поддерживать своих губернаторов. Не было ничего особенного и в том, что Сергей позвонил мне на работу. Странным было то, что он сказал.
— У меня к вам есть срочное дело. Не могли бы мы встретиться прямо сейчас?
— Это так срочно?
— Да, чем раньше, тем лучше.
— У меня есть окно, но я должна освободиться так, чтоб в четыре быть у Степы.
— Вы можете выйти? Моя машина внизу. Вас привезут и отвезут потом, куда скажете.
— Хорошо.
Правило не задавать ему вопросов сверх меры сыграло со мной злую шутку. Я извелась, пока мы ехали до маленького парка на набережной. Было промозгло и серо, замешанная на зимнем мусоре весенняя грязь совершенно не добавляла хорошего настроения. Я была взбудоражена и даже не сообразила, что знаю теперь, как выглядит машина и один из тех, кто меня пасет. Сергей был, в общем, не так чтобы расстроен, но явно обеспокоен, хотя возможно потому, что мы задержались в пробке.
— Только говорите сразу, а то я умру или от беспокойства, или от любопытства.
— Мне предлагают стать советником президента, что-то типа серого кардинала.
— Сильно. И что курировать?
— Почти все.
— Вы довольны?
— Доволен. Я принес туда то, о чем мы говорили, начиная с Будапешта.
— Что именно?
— Все — налоги, реформы, федерацию, деньги, бюрократов, армию, собственность, все. И получил карт-бланш подо все это.
— Поразительно, этого просто не может быть, так не бывает.
— Однако, это так. Мне осталось решить только одну проблему.
— Какую?
— Мне нужно передать собственность.
— Какая же это проблема — у вас же там есть люди, которым можно раздать. И, наверняка, все надежно спрятано.
— Я хочу, чтобы все принял один человек.
— Так в чем проблема?
— Я хочу передать все вам.
— Что? С какой стати? Это бред?
— Нет, это действительно единственный возможный для меня вариант.
— Но я... да нет, ну, в самом деле! Единственный возможный вариант передать все некомпетентному человеку? Я не очень много знаю о том, что у вас есть, но то, что знаю — для меня совершено незнакомые вещи.
— Иначе я не смогу принять это предложение.
Я ведь могла его выгнать, никогда не увидеть больше, могла его сто раз отравить, зарезать и пристрелить, переспать с ним и больше никогда не встречаться. И теперь я сижу на мокрой, промозглой лавке обложенная страницами из своего досье. Готова многое отдать, чтоб все это было? Так вот тебе, отдавай. Отвечать за чужую собственность тяжело. Но отвечать за его? Да мне придется ночей не спать, что быть уверенной, что я не нанесу ему ущерба, что не к чему придраться. И к тому же, это я говорила, что с будьдогами нельзя сотрудничать. И вот он идет работать туда, откуда, по моему мнению, надо бежать. И просит сделать так, чтобы ему было легче работать. Или дело не в этом? Он хочет списать на меня что-то? Хочет подставить? Не нравится мне все это. Не говоря уж о том, что это шантаж чистой воды.
— Это шантаж!
— Нет, просто я пытаюсь объяснить, что другого выхода у меня нет.
— И сколько у меня есть времени на раздумья?
— Минут двадцать от силы.
— Почему так мало?
— А зачем больше?
— Мне надо понять, что за этим стоит хотя бы.
И родителей нет, чтобы посоветоваться, и людей таких нет, чтобы можно было все объяснить и попросить совета. Надо с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Кто знает о нем хоть что-нибудь? Степка? Колька? Они заинтересованные лица. С ними нельзя. Кто же? Ладно, оставим пока это. Я не хочу ввязываться во все это.
— С ними нельзя сотрудничать. И смешно призывать меня на помощь.
— Но ведь сейчас именно тот момент, когда все реально. Можно сделать все, что нужно, и препятствий не будет никаких.
— Возможно, но я не хочу им помогать, я не верю в их благие намерения.
— Не надо верить в их намерения. О них мы все равно пока ничего не знаем. Я прошу помочь мне лично. У меня есть возможность сделать многое из того, что нужно и правильно. И мне нужно кому-то отдать все и спокойно работать. Нельзя отказываться от такого шанса. Он во всех смыслах уникален.
Вот так всегда, и что мне теперь делать? За двадцать минут я должна на что-то решиться. И ни один из вариантов мне не нравится. Ненавижу ситуации, когда хочется сделать одно, а правильным вариантом считаю другое. И делать выбор приходится, отдавая отчет: либо ты выбираешь то, что не хочешь, либо то, за что себя потом будешь поедом есть. Еще хуже, поедом себя есть будешь в любом случае. Что бы ты ни выбрал.
— Ты уверен, что другого выхода нет?
— Да.
— Ты для этого все делал?
— Нет, не для этого. Но я предлагаю это тебе, потому что тебе все это по силам. Я знаю, что и как ты делаешь, я знаю, как отзывается о тебе Степа.
— Степа знает?
— Нет. Он, по-моему, даже не в курсе, что мы знакомы.
— Ты все-таки заставил меня пожалеть об отказе. Будь я твоей любовницей, ты бы мне такого не предложил.
— Почему? Тебе — предложил бы.
— Зато у меня был бы прекрасный предлог отказаться. Мне надо позвонить.
— Кому?
— Человеку одному. Твои слушают мой телефон?
— Могут.
— Тогда обещай, что у моего собеседника не будет неприятностей, что бы он мне не сказал.
— Как у тебя все сложно. Хорошо, обещаю.
И что мне остается делать? В такой ситуации единственный человек, которому я могу позвонить — это Боря.
— Привет, это я.
— Привет, рад тебя слышать.
— Послушай, мне очень нужна твоя помощь, но прямо сейчас. И, к сожалению, по телефону.
— Попробую. Что еще случилось?
— Я тебе назову сейчас одну кампанию, а ты мне расскажешь все, что знаешь о владельце.
— Ну, давай.
— Пивной завод в К.
— В клиенты идет?
— Нет, все сложнее. Ну, так что расскажешь?
— Сама знаешь, человек очень закрытый. Сейчас в большой силе. Видимо пользуется огромным влиянием, чуть ли не деньгами всех поддерживает. И старых, и новых. Много связей и там, и там. Про последнее назначение слышала в марте? Говорят его рук дело. До последнего другое имя называли, а он взял и все переиграл. Коротко говоря, огромная власть, огромные деньги, очень скрытен и никогда неизвестно, где он дергает за ниточки. И не всегда понятно зачем. Карты держит при себе, использует всех.
— А ты сам лично не знаешь его?
— Почему же, встречался несколько раз.
— Какое впечатление он на тебя произвел? Что за человек?
— Ты знаешь, очень здравый мужик. Но очень хитер, и очень умен. Он очень непрост. Если ты можешь просчитать пять вариантов развития событий, то будь уверена, что он будет действовать не шестым, а восьмым способом. Если собираешься играть "против" — я бы тебе не советовал. Если бы мог — запретил.
— Нет, можешь не волноваться, речь не об этом. А дела у тебя были с ним общие?
— Не с ним лично, но с его структурами были. Правда, они все под ним работают, хотя внешне этого заметить нельзя.
— Ну и как? Можно работать?
— Если договоришься, то да. Ценит договоренности и не кидает партнеров. Если ты партнер.
— Понятно. Спасибо тебе.
— Смотри аккуратнее, шею не сломай, не играй "против". И везде "стели соломки". Он очень хитер. Очень. Если вслух называет одну причину, значит главное в другом. Лучше тебя лепит маски.
— Хорошо, тогда сдай мне на пару дней своего корпоративного юриста. Только предупреди его, чтоб молчал, а то это будет его последняя консультация.
— Ладно, будет тебе юрист. Одного хватит?
— Остальных я в других местах найду. Пусть звонит мне как можно быстрее. Еще раз спасибо. Сам понимаешь, молчание — золото.
— Я уже понял. Сама осторожней.
Странно, что мы с Борькой составили себе одно мнение о человеке. Или человек этого сам добивался, или так оно и есть. И, к сожалению, пора было принимать решение.
— Ладно, я соглашусь, но у меня есть несколько обязательных условий.
— Каких?
— Во-первых, я ни за что не брошу свою работу, если только Степа не посчитает нужным меня уволить.
— Почему?
— Потому что я надеюсь, что все это долго не продлится. Или как? Как долго мне придется все это холить?
— Я не знаю. Думаю, по крайней мере, месяца три, а там — в зависимости от результатов. Но рассчитывать надо на то, что все это будет долго.
— Это первое. Второе. Ты должен написать завещание, точнее оставить распоряжение, что и кому я передаю, если вдруг с тобой что-нибудь случиться. Я все твое завещаю тебе. Если вдруг мы умираем одновременно, то тоже должно быть соответствующее распоряжение.
— Хорошо, это вполне разумное требование.
— И третье. Я ничего, ни одной бумажки не подпишу без твоего письменного согласия.
— Почему?
— Потому, что всё это твоё, я могу этим управлять, но ты свое дело знаешь лучше. Если ты отдаешь мне дела, в которых я ничего не смыслю, ответственность за них пойдет в пополам.
— Понял. Хорошо. Что-то еще?
— Мелочи. Ты будешь меня консультировать так часто, как мне это будет нужно, или предоставишь мне людей, способных на это. Мне нужны все материалы по тому, как и что работает. Официальные, не официальные, твоя голова, все, что может мне помочь разобраться и не наделать глупостей. Кстати, как ты мне собираешь все передавать?
— Не волнуйся, юристы уже все подготовили, это самое последнее, что должно тебя беспокоить.
— А что меня должно беспокоить? У меня и так голова кругом идет.
— Ты слишком серьезно ко всему относишься. Мне нужно тебе все передать для подстраховки, я же не собираюсь бросать то, что с таким трудом построил. Просто последи за всем. Все равно, я буду рядом, но лишний внимательный взгляд не повредит.
— Я знаю, что такое пасти чужой бизнес. И я не знаю, зачем тебе такие сложности. У тебя, наверняка, открытой собственности нет, все по оффшорам. Для чего ты все это затеваешь? Хорошо, если ты идешь делать то, о чем говоришь. Но боюсь, что у тебя гораздо более серьезные планы. А я, подписываясь помогать тебе в одном, "замазываюсь" и во всем остальном. И мне это очень не нравится. И куда ты идешь, и зачем, и с кем будешь работать. И что из всего этого получится. Я даже близко не хочу со всем этим находится, а ты меня заставляешь довериться тебе с закрытыми глазами и караулить твое добро. Кстати, хотелось бы ознакомиться с полным списком собственности.
— Это просто, вот читай.
На третьей странице я была полумертвой от ужаса. Там не было пожалуй что, только борделей, наркотиков и оружия. Зато там была нефть и масса других очень полезных ископаемых, еще мелким шрифтом несколько заводов, банк и всякие мелочи. У меня даже не хватило сил сложить цифры годового объема производства. На отдельном листе было то, что нигде не светится и не должно нигде пройти. Там же весь западный бизнес. Сплошные оффшоры. За такую бумажку огромное количество газет бы удавилось. Копай я по работе сто лет, все равно никогда не нашла всего этого.
— Это можно и не передавать. Все равно нигде имена владельцев не светятся.
— Мне нужно подстраховаться, таковы условия игры. Давай лучше обсудим, чего ты хочешь взамен.
— В каком смысле?
— Чего ты хочешь за такую работу?
— Не знаю. Я хочу гарантий, что ты меня не "кинешь".
— Как я могу тебя "кинуть"? Я же тебе все отдаю. Скорей уж мне надо требовать гарантий. Что еще?
— Не знаю. Ты предлагаешь оценить работу в деньгах? Сколько стоит "пасти" такое?
— Не знаю, в деньгах, в бизнесе? Что тебе нужно?
— Я не готова сейчас это обсуждать. Я же не могу посмотреть по рынку, сколько стоят такие услуги, с гарантиями, что управляющий не "кинет". Подумаю. Посмотрим, как дела пойдут. Хорошо?
— Договорились. Главное, не стесняйся. Я торговаться не собираюсь и соглашусь на все.
Мне хотелось забиться в угол, где меня никто не найдет. Со стороны всегда кажется, что можно отказаться, сказав "извини, не могу". Но тут все было очень запущено, отказаться было нельзя, потому что это не входило в зафиксированные нами правила игры. Он все рассчитал, загнав меня в капкан моими собственными руками. Если бы умела, надо было орать. Но я сидела, съежившись, обозревая последствия пронесшегося торнадо. Моя спокойная жизнь превратилась в кучку пыли. Очень хотелось заплакать, но ужас был все еще сильнее любых других эмоций.
— Что ты со мной делаешь, Сережа...
Он молчал минуту, наверное, а потом, как всегда, тихо ответил:
— Я и так тебе очень много должен. Теперь просто увеличиваю размер долга до небес.
— Должен? Первый раз об этом слышу. Я не знаю за тобой никаких долгов. Но даже если так, я прощу тебе все, если ты это заберешь.
— Сейчас лучше я буду должен.
И вот теперь мне надо было ехать на встречу к Степе, а я не могла оторваться от созерцания руин.
— И что теперь?
— Теперь тебе придется передвигаться только на машине и с охраной. Завтра в восемь вечера мы полетим на заводы. Возьми с собой вещи, которые можно там оставить — все равно придется туда часто ездить. В пятницу я соберу там всех, кто должен быть в курсе, все подпишем, и до понедельника будем разговаривать о делах. Все возможные документы тебе привезут сегодня к вечеру, успеешь что-то прочитать. Завтра вечером можешь выбрать себе дом по вкусу, там есть из чего выбирать. Мне надо будет только в субботу утром уехать, показаться на подписании приказа. Так что я смогу участвовать почти во всем.
— Только учти, я буду с тобой советоваться во всем, но у меня свои представления о том, как бизнес должен строить свои отношения с прессой и обществом.
— Посмотрим. Ты еще пока не поняла, что находишься уже по другую сторону баррикад. Здесь лучше, чтобы все происходило тихо и без лишнего шума. Тебе же лучше, чтобы никто не знал. Вообще никто. Я бы на твоем месте и Степе не говорил. Чем меньше людей знают о том, что происходит, тем больше уверенности, что все получится. Сообщить всегда успеешь.
— Степе сказать все равно придется. Он может решить, что для дела ему лучше меня уволить. И потом, все равно всегда все вылезает наружу. Поэтому лучше этот процесс контролировать.
— Лучше его контролировать молчанием.
— Я поняла тебя. Потом обсудим. Можно сейчас сказать Степе?
— Не называя имен и размеров бедствия.
— Что я могу ему назвать из списка?
— Вот эти три пункта. Он о них знает и поймет, о чем речь.
— Хотелось бы мне знать, зачем ты вообще идешь туда.
— Хочешь полного списка задач?
— Да нет, хочу понимать, в чем ты меня "замажешь". Что ты там собираешься проворачивать помимо того, что предъявляешь мне. Расскажешь?
— А ты как думаешь?
— Я-то думаю, что нет. И это меня очень напрягает.
— Тебе придется принимать решение исходя из той информации, что есть.
— Так и сделаем. Мне нужны все уставные документы, все возможные цифры и сегодня. И еще образцы документов, которые я должна буду подписать.
— Боишься, что "подставлю" тебя?
— Я должна знать, что у меня в руках. Учти, буду сегодня сидеть с юристами и разбираться во всем этом.
— Ты мне не веришь?
— Я хочу знать, что ты мне отдаешь. И почему.
— Я тебе уже сказал почему.
— Ты назвал одну из причин. Скорее всего, это только видимая часть айсберга. А еще я хочу знать, почему ты отдаешь все именно мне.
Как бы долго не длился кризис, я всегда могу с точностью до минуты вспомнить все подробности. Достаточно уцепиться за первый кадр, и любое количество дней можно расписать по минутам. Мы вышли из грязного садика и подошли к машинам. Он познакомил меня со старшим из мужчин, стоявших рядом. Строгий, волосы "перец с солью", усатый, невысокий, лет пятьдесят. Оказалось, это один из тех, кто будет присутствовать в пятницу. Он составлял досье. Он же собирался везти меня сейчас к Степе. Возможно, мне было бы проще приять все это и относится к этим новым людям с большим оптимизмом, если бы выглянуло солнце. Дюймовочка перед свадьбой с кротом и кладбище промозглой осенью — так выглядело все вокруг меня.
Составителя досье звали Владимир Васильевич, он руководил службой информации, что в переводе на нормальный язык означало "безопасность, внутренняя и внешняя разведка". Пока мы через пробки пробирались к Степе, я пыталась разобраться, во что же влипла.
— Вы составляли досье, вы можете лучше всех оценить ситуацию. Что вы думаете обо всем этом?
— Сергей принимает решения всегда сам, ему советы по его делам не нужны.
— Я не Сергей, меня интересует ваше мнение.
— Это рискованно, но если получится, то выиграть можно гораздо больше, чем потерять при проигрыше.
— Если мне что-то нужно, кому надо звонить?
— Пока лучше говорить мне или Сергею.
— Мне нужно, чтобы к пятнице подготовили столько копий досье, сколько будет присутствовать человек.
— Стоит ли?
— Тогда сегодня привезите мне досье на всех, кто там будет. Включая мое. И завтра я скажу нужно ли.
— Хорошо. Сколько вы пробудете у Степана Андреевича?
— Понятия не имею, час — полтора. А что?
— Мне надо понимать, ждать ли вас самому или прислать другую машину.
— На ваше усмотрение, только я могу забыть, что меня кто-то должен ждать, и могу уйти так.
— Понятно. Еще вопросы?
— Меня зовут Маша, я бы предпочла, чтобы вы говорили мне ты.
— Это просьба или приказ?
— Пока просьба.
— Хорошо.
И вот я уже вылезаю из машины и иду в Степино логово. Еще ни разу его потешный вид не был мне так мил, как сейчас. Он сидел за своим столом, довольный и бодрый, хихикая и потряхивая херувимскими кудрями, обсуждал по телефону какую-то очередную свою идею. Увидев меня, быстро попрощался и начал сразу рассказывать, зачем я ему понадобилась. Хорошо, что есть дела, в которых все понятно. Через полчаса наших обсуждений, я успокоилась настолько, что смогла сразу ответить на Степин вопрос.
— А что с тобой такое? Ты в порядке?
— У меня к тебе неприятное дело.
— Давай, не тяни тогда.
— Я получаю в собственность очень большой кусок. Очень заметный и яркий. Его размеры, цена и многое другое сейчас не важно, поверь мне на слово. Но я бы не хотела бросать работать на тебя. Правда, это возможно только, если ты не будешь возражать. Вот я и спрашиваю: ты будешь против?
— Ты слишком мало сказала. Сама понимаешь, мне вообще многое любопытно, у меня куча вопросов. Кто? Откуда? Почему тебе? Что и сколько? Почему у тебя такой похоронный вид? Почему ты хочешь работать? Хоть на какие-нибудь вопросы ответь.
— Кто — сейчас сам догадаешься. Откуда и почему мне? Хотела бы сказать, потому что смогу потянуть, но боюсь, что просто не знаю мотивов до конца. Что и сколько? Могу показать тебе только три пункта из трехстраничного списка. Похоронный вид, потому что я этого не хочу, но ситуация такова, что это единственное доступное пристойное решение. Работать хочу, потому что мне нужны хоть какие-то положительные эмоции и потому, что я надеюсь, это не продлится долго.
— Покажи три пункта.
Я вытащила лист бумаги, согнула его так, чтоб было видно только то, что Сергей разрешил показать, и сунула Степе. Не вынимая лист у меня из рук, он прочел, задумался и неожиданно сказал:
— Не понимаю, как он до тебя добрался. Я всегда своих людей скрываю, я знаю хорошо, как он переманивает и перекупает лучших, как сливки собирает. Своих я всегда прятал, ничего и никогда ему не говорил. Сукин сын! Как он до тебя добрался? Он же ненавидит пиарщиков и всех, кого к ним причисляет. Ты его любовница?
— Нет. Да и любовницам такого не отдают.
— Ты его жена?
— Нет.
— Именно в собственность? Не в управление, а все отдает?
— Да.
— Сволочь, узнать бы зачем и слить, чтоб жизнь медом не казалась.
— Перестань, это глупая месть и, поверь мне, тебе это не выгодно.
— Значит что-то серьезное. Он на тебя вешает долги?
— Возможно, но мне назвал другую причину.
— Хорошо, я не буду возражать, до тех пор, пока не станет яснее, каковы будут последствия. Пока я не возражаю, даже более того. Будет мне должен.
— Не дождешься. Сейчас он должен мне.
| Глава 7 | Оглавление | Глава 9 |