Из всех времен года больше всего не люблю зиму, из зимних месяцев — февраль. Промозглый и мрачный он меньше всего напоминает идеальные картинки с белым снегом, ярким солнцем и румянцем от мороза. Все больше не хватает солнца и тепла, все сильнее пробирающий до костей ветер пригибает к земле, все меньше хочется выходить на улицу. Теперь подобное отвращение к зиме называют сезонной депрессией, но это поверхностное определение. По-моему, февраль создан, чтобы убивать. Хуже него может быть только душная склизкая грязь и оттаявший зимний мусор, покрывающий в марте все видимые глазу пространства. Но до этого еще надо дожить среди колючего снега, тьмы и вязкой солевой жижи под ногами. Лучше всего считать наступившее временем глинтвейна и обжигающего бульона, пухового одеяла, горячей ванны и мягких шерстяных носков. И все это дома, рядом с теплой батареей, сидя спиной к окну, чтобы не видеть буйства природы до наступления настоящей весны. Ни разу в жизни мне не удавалось просидеть все неуютные дни дома. Даже в школе мне ни разу не удалось по-настоящему заболеть и получить индульгенцию хотя бы на неделю.
Отец пытался бороться с моим побегом от зимы домой, заставляя при малейших признаках хандры идти кататься с ним на лыжах. Они были бесплатным довеском к фигурному катанию, прогулять которое было равносильно вооруженному бунту. Оружие против родителей я так и не успела заточить, приходилось три раза в неделю изводить себя на льду и тщательно продумывать, как увернуться в выходные от очередной пробежки на десять километров по морозу. Уважительной причиной считалась температура сорок, которой в это время года у меня никогда не бывало, музыка, уроки и довольная улыбка. Если не было последнего, можно было и не рассчитывать на снисхождение — кара лыжами была неотвратимой. Отец был уверен, что это привьет мне привычку к активному образу жизни и поможет всегда держать себя в форме. Пытки спортом прекратились только когда он умер, и мне было несколько неловко осознать, что я не только горевала из-за его ухода, но и радовалась наконец наступившей свободе. В общем, он добился своего, но несколько не так, как рассчитывал. Я настолько ненавижу теперь любые физические нагрузки, что внимательно слежу за здоровьем, весом и внешним видом. Для хорошего самочувствия достаточно осознать, что нет никакой необходимости истязать себя бегом, катанием, морозом, бассейном или еще чем-нибудь. Бильярд, боулинг, приятные прогулки — и никаких рекордов. Если плавать, то в море.
Но универсального лекарства от зимы я так пока и не нашла. Сидеть дома не получается, приходится заворачивать себя в ветронепробиваемое, собирать волю в кулак, выходя на мороз, как на расстрел. Наверное, февраль — месяц для жизни в жаркой стране, полной цветущих садов и сладких летних запахов. Солнце должно быть невыносимым, заставлять прятаться под зонт и защищаться от ослепительного света непроницаемыми линзами очков. Сколько времени нужно потратить на добровольное изгнание? Недели четыре. Но с тех пор, как я начала работать, у меня не было отпуска дольше трех недель подряд, и отдых никогда не зависел от сезона, а от штиля в делах. Предположим, я найду нужные недели посреди кутерьмы, февраль будет вынесен за пределы календаря. Но куда я дену март с его непрерывными обещаниями весны, резкими холодами, заскорузлыми остатками почти черного снега, сплавившегося в непреодолимую гнойную болячку с окурками, пакетами, песком, солью, собачим дерьмом и другим мусором, копившимся всю зиму? Время межсезонья, приходящее за февралем, можно заставить себя перенести, просидев и то и другое на одном месте. Но, вернувшись из лета в дыру, образовавшуюся на месте пригодной для жизни погоды, можно серьезно заболеть. А это и так со мной происходит каждый год в виде весеннего и осеннего обострения неведомого науке хронического гриппа. Единственное, чем удается смягчить климатический удар по нервам и другим частям организма, это подготовкой себя заранее к констатации тотальной зависимости от наклона земной оси.
Труднее всего не вываливать свои проблемы на окружающих. Каждый лишний выход на улицу, любое напряжение сверх запланированного поднимает внутри волну болезненного раздражения к источнику проблем. Не держа себя под контролем и в руках, случается невзначай забыть, что возмущен погодой и обвинить во всем не в чем не повинного попавшегося на пути. Хотя рядом почти нет свежих людей, которые могут попасть под каток по незнанию. Остальные так давно и хорошо осведомлены во всех подробностях о возможных и перманентных проблемах, что заранее прячутся в нужный момент или подсовывают лимон. Это единственная еда, которая поднимает настроение в любое время. Если никто не видит, можно есть прямо с кожурой, отрывая зубами большие и сочные куски. Если не шокировать незнакомых, то можно почистить и съесть дольку за долькой, чувствуя немедленный прилив сил. Оставшиеся корки нужно сложить красивой горкой и нюхать время от времени.
Лена—маленькая даже завела ритуал встречи первого февраля, когда каждому на стол ставится миска с оранжевыми фруктами разных размеров и сортов, а мне в кабинет — ящик тонкокожих и ароматных лимонов и лаймов. Можно пережить любое время, если каждый входящий поговорить берет оттуда что-нибудь и кладет мне на стол. Сашка обычно добавляет: "Я пришел с миром". Он же завел новую единицу измерения серьезности возникших проблем. "Это потянет на три лимона, но можно попытаться сократить до двух". Как-то он кинул в меня лимон, чтобы остановить телефонный разговор, во время которого я долго и методично разделывала клиента на котлеты за серьезное непослушание. Пришлось срочно научиться краситься — синяк на лбу выглядел несолидно.
Нанимая на работу в агентство, прежде чем показывать мне кандидата, Дашка первым делом спрашивает: "Вы сможет разговаривать с человеком, который на ваших глазах ест лимон?" Некоторые теряются от неожиданности, ну действительно, какая связь? Однажды я слышала, как она подробно объясняла свой отказ: "Поймите, мы хотим взять человека на постоянную работу, чтобы у него не было необходимости уходить через несколько месяцев. Это и вам будет трудно, и нам. Дело тут не в ваших профессиональных качествах, просто с аллергией на цитрусовые вы должны будете уйти от нас тридцать первого января". Так, смеясь и поедая, кто лимоны, а кто апельсины, мы и выживаем до весны.
Но иногда лимонов под рукой нет, людей с чувством юмора тоже, и приходится справляться собственными силами, что не всегда проходит гладко. Особенно, если зима все-таки затягивается и весной совсем не пахнет. Кажется, любая новость, не важно из какой области, только подтверждает, что февраль не закончиться никогда. Первой реакцией в любом разговоре становится вариация на тему "все плохо и будет только хуже". Почему-то вспоминая трагедии, я всегда помечаю их февралем, а победы — июнем, даже если все наоборот. Правда, пока отвращение к февралю заставляло его соответствовать, и год расходовал запас полагающего мне негатива за месяц—полтора, а остальное время, даже с учетом возможных поражений на любом фронте, воспринималось при свете солнца легче и проще.
Ощущая себя депрессивной неврастеничкой, можно и со Степой поругаться. Он, видимо, получил поддержку или что-то похожее на гарантии для каких-то своих проектов и теперь убеждал меня, что ситуация полностью переменилась, надо отдать себе отчет в том, что президентские выборы фактически сделаны, и нечего тут думать, надо идти и пахать новые поля, которые ему первому удалось застолбить. Я бы еще поняла, если бы он предъявил мне свершившийся факт, который надо принять и работать в новой среде обитания. Но своими руками вписывать в уравнение факты, которых еще нет и говорить, что так и надо, этого за Степой я никогда не замечала. Показательный штрих к скелету новой конструкции пугал и раздражал одновременно. Я заметила его в Степе, но, присмотревшись повнимательнее, начала замечать что-то похожее во многих из тех, кто обладал реальными деньгами или властью. Можно было сколько угодно спорить, говоря, что все неправильно, противно, не нужно, но единственное, что я могла сделать реально, это сказать себе лично, что ни один из тех людей, которые будут мне предоставлены на выбор, не заслуживает моего доверия. Не пойти на выборы невозможно, но отказать им в праве управлять я пока еще могу. Степа обругал меня идеалисткой. Приводил примеры из нашей собственной практики, когда, благодаря профессиональной работе, выбор фактически исчезал. И все равно, мы никогда не были застрахованы от поражения, не давали гарантий и часто проигрывали. Свобода выбора тем и хороша, что нужно быть готовым проиграть.
Колька за очередным пивом согласился со мной, хотя не удержался и сообщил, что происходящее всего лишь торжество моих ценностей. Долго обсуждали подробности методов работы, суть проблемы, но мне так и не удалось убедить его в необходимости моего подхода, который не имеет ничего общего с тайным сговором действующих лиц для достижения нужного результата. Извела целый вечер с другом на политические дискуссии — вот это действительно проблема, которую надо срочно решать.
— Колька, объясни, почему ты ходишь без охраны? Гончаров ведь параноик, как он допускает подобную беспечность?
— Почему без охраны? Я всегда при ней.
— Не может такого быть. Они что, прозрачные?
— Нет, вполне реальные, из мяса и костей. Просто у нас есть корпоративный стандарт незаметности телохранителей.
— И в чем он заключатся?
— О, это тебе надо поговорить с нашим главным специалистом по безопасности, зовут его Владимир Васильевич. Но сразу предупреждаю, своих секретов он никому не раскрывает. Я тебе могу сказать только, что их здесь должно быть не меньше трех человек внутри ресторана и столько же снаружи, они не должны ничем выделяться на фоне остальных посетителей и готовы защитить в любой ситуации.
—То есть реши я сейчас тебя убить, они смогли бы помешать?
— Абсолютно в этом уверен. Тебя бы здесь просто не оказалось, если бы ты хотела меня убить. Есть и другие, обычные — большие, в костюмах, в темных очках, которые загораживают собой. Как бы две стороны одной медали. Наверное, это самый надежный метод — подстраховывать со всех сторон и не допускать неожиданных ударов.
— Да, об этой теории предупреждения я знаю, Гончаров рассказывал. Незаметные же и меня пасут.
— Вот как? Я не знал. Это он тебе сказал или ты их сама заметила?
— Он сказал. Я пыталась потом понять, кто они и сколько и есть ли они вообще или он меня просто дурит. Но так ничего и не обнаружила.
— Значит о тебе точно известно, что ты ни меня, ни его не убьешь.
— Прекрати ржать надо мной. Знал бы ты, как меня раздражает это "приглядывание".
— Ничего не сделаешь, такие у тебя друзья — следят, проверяют и охраняют.
— Ты прекрасно знаешь, что он мне не друг.
— А кто же? Знакомый, который выводит в театры, заваливает подарками ценой в приличную квартиру и срывается сломя голову проводить с тобой Новый год?
— Ну, видимо так, знакомый, причем совершенно случайный.
— Хочешь сказать, что между вами ничего нет?
— С моей стороны точно. Мне кажется, я соблюдаю все возможные меры предосторожности, чтобы держать дистанцию. А что он думает по поводу наших встреч — понятия не имею. В любви не объяснялся, не волнуйся. Водит на концерты, общается, делает подарки. Вот и все.
— Верите ли вы в дружбу между мальчиком и девочкой?
— Мы же с тобой дружим и ничего.
— Да, но поверить в то, что такое возможно между тобой и Сергеем, я решительно отказываюсь. В уравнении что-то не сходится. Или таких анекдотов мне еще не рассказывали.
— Мне тоже. Но ведь действительно нет никакой дружбы, просто времяпрепровождение. Мне в жизни не придет в голову сказать, что он — мой друг, как я о тебе это говорю.
— С ним ты видишься чаще.
— Завидуешь?
— Еще бы, сколько упущенных возможностей попить пива.
— На сегодняшний день я тебе точно могу сказать — если у меня будет выбор с кем проводить время, я, конечно, выберу тебя. Хочешь, проверим — позвони мне в тот момент, когда я уже договорилась с ним идти куда-то, я все отменю без всяких сожалений и пойду пить пиво. Хотя ты и говоришь мне всякие гадости о моей работе. И вообще только и знаешь, что шпынять.
— Перестань, ты сама себе эти гадости уже говоришь, я их только озвучиваю.
И Колька прав. Посмотрим, как дела пойдут, но мне так не нравятся эти люди с сомнительным прошлым, которые вдруг вылезли, построились и пошли управлять. И по большому счету они никому из действительно мыслящих людей не нравятся. Достаточно послушать, какими словами новеньких расхваливают умные и уже лояльные. Больше всего они напоминают мне в этом момент Шурку, которая, говоря о своем первом муже, утешает сама себя: "Конечно, подлец, но зато посмотри какой у меня сын". Глупость несусветная, но ее еще можно понять. А здесь детей и в проекте нет, а внутреннее содержание будущего мужа уже всем ясно.
Гончаров сказал, что надо работать с тем, кто есть, и с его точки зрения другого вменяемого кандидата у нас нет. Он, видимо, тоже спешил все устроить, пока нужным людям еще раздавали обещания. Конечно, ничего конкретного не рассказывал, но стал появляться в городе гораздо чаще, и ближе к марту мы иногда встречались два раза в неделю.
Что на это скажет Колька — понятно. Но, глядя на ситуацию отстраненно, можно ли сказать, что мы дружим? Вряд ли. Мне вообще сложно назвать одним словом странную смесь разговоров, походов в театры и на концерты, споров и разногласий, которую представляли собой наши встречи. Друзей зовут праздновать день рождения, но Гончаров меня не позвал. Вежливо принял поздравления по телефону, судя по шуму, оторвавшись от праздничного стола и гостей. Отстраненность была совершенно естественной, не вызвала ни обиды, ни досады, потому что, будь это мой день рождения, я бы его тоже не позвала. Даже не стала ничего дарить — у меня нет досье, заполненного списком беспроигрышных подарков, а смешные сувениры дарят, когда хотят чтобы все время вспоминали. Его внимание мне и так кажется слишком пристальным, чтобы лишний раз о себе напоминать. И как только он посмел со смешком спросить, почему остался без подарка, я немедленно высказала свое мнение, добавив, что, судя по его поведению, он привык к подаркам, стоимость которых превышает мой годовой доход. Он, как всегда, спокойно заметил, что у меня не может быть подобной информации, поэтому не стоит делать выводы, опираясь на эмоции и фантастические теории. Мне оставалось только поблагодарить за ценный совет и заткнуться.
Но теперь я была уже лучше вооружена, собирая любую появляющуюся информацию о его деловой активности и просто жизни. Хотя он был прав, о втором не было даже намеков. Но первое иногда все-таки пополняло тонкую папку, которую я на него завела. Появились слухи, что его приманивают какой-то большой должностью, но почему и какую помощь он обещал за это во время выборов, никто не говорил. Он стал все чаще уговаривать меня занять более конструктивную позицию и, в конце концов, спровоцировал скандал.
— Я не понимаю, как вы можете всерьез обсуждать такую кандидатуру на такой пост?
— А в чем проблема? Чем он вам не нравится?
— Чем он мне не нравится, это мы потом обсудим. А вам он должен не нравиться тем, что он — победа таких, как я.
— Почему же?
— Потому что видимая часть сделана великолепно. Грамотные, знающие люди работают, картинка получается практически идеальная. Приходится признать, что результат беспроигрышный, не знаю, что должно случиться, чтобы он провалился. Хотя меня они убедить не смогли.
— Я не понимаю, что вас не устраивает?
— Сам человек, слабость аргументов в его пользу и всеобщий психоз. Откуда такой энтузиазм? Как не уважай предыдущего президента, но, по меньшей мере, смешно бежать голосовать только потому, что он назвал своего преемника открыто и прямо. Это было его право посоветовать, кого надо избирать. Но как можно посчитать избрание свершившимся фактом?
— Никто не считает избрание свершившимся фактом, до выборов еще есть время.
— Не надо рассказывать мне сказки. Все уже поделили, обо всем уже договорились. Или, может быть, вы думаете, я поверю, что вы стали так часто бывать в столице ради моих прекрасных глаз?
— Почему нет? Не надо представлять меня монстром, есть и во мне что-то человеческое.
— Безусловно, но только после того, как сделаны дела.
— Все так, и вы тоже. И все равно я не понимаю вашего негативного отношения. Чем он вам не нравится? Чем он плох?
— Тем, что черного кобеля не ототрешь до бела.
— Поясните.
— Человек с таким прошлым не может измениться. Мастерство не пропьешь. И он плох и друзья у него все такие. Посмотрите, кого он за собой тащит. Вы что же рассчитываете, что эти бульдоги станут зайчиками?
— Почему нет? Предыдущий в прошлом — партийный работник. И ничего. Смог.
— Предыдущий — харизматик, и, как ни смешно, демократ до глубины души.
— А этот нет?
— О чем вы, какая харизма? Шпионить? С такими людьми нельзя договариваться. Кинут и сдадут, когда надо будет.
— Это детский сад, есть люди и обстоятельства, в которых нельзя кидать.
— То есть вы на это надеетесь? На то, что вас спасут деньги, обстоятельства, общественная значимость? Кто из нас наивен? Да они пообещают вам все, чего вы хотите, лучше вас осведомлены о ваших желаниях. И потом так же легко сдадут, потому что вы им уже сейчас, наверняка, неприятны тем, что смогли добиться власти и денег сами, а они были вынуждены ждать, пока их приятель встанет у руля и все будет позволено.
— Вы не знаете, как делают дела на таком уровне.
— Возможно. Зато вы считаете, что вас-то не съедят. Запомните тех, с кем сейчас они дружат, и увидите, сколькие выживут, если начнут потом сопротивляться. Бульдогов надо держать на цепи или гнать, потом поздно будет.
— Думаете, прямо убивать будут?
— Смеетесь? Кого-то будут. Кого-то будут так пугать. С ними нельзя подружиться. С ними нельзя договариваться. И не надо призывать меня быть конструктивной. Я достаточно беспринципна. Но инстинкт самосохранения у меня тоже есть. Единственное, что я считаю возможным для нормализации жизни с ними, это принятие закона о полном поражении в правах и запрете заниматься государственной службой.
— Я могу передать.
— Лучше помолчите и посмотрим через год, что вы скажете. С ними может работать только такой, как они сами. Если вы такой, у вас получится. Если нет, вас сожрут.
— Я так люблю, когда вы сердитесь, что готов еще поговорить на эту тему.
И как с таким человеком общаться? Самоуверенный, спокойный и знает, что силен. И злюсь я не потому, что не могу его переубедить, отстояв свое мнение. Мое поражение в том, что я не готова спорить доводами, которые приводила сама, объясняя не раз и не два другим свою позицию. Я отступаю, как отступали они, не готовые найти брешь в броне полуправдивого позитива, который я вываливала на них непрерывным потоком.
Если бы эти выборы были моим заказом, не было бы никаких глупостей в голове и никаких сомнений? Клиент — заказ — результат — гонорар, вот и весь разговор. Может быть, все объясняется завистью и ревностью к большой игре, в которой не участвуешь? Но почему именно в этот раз? Бывало, что заказы уходили к другим, но по этому поводу не было никаких отрицательных эмоций. И вдруг, откуда ни возьмись, только глухое раздражение к персонажам привычной пьесы.
Но дело всего лишь в том, что мне впервые за много лет неприятно наблюдать за происходящим. Противны и гадки действующие лица, исполнители, режиссеры, статисты и публика. Наверное, тоже самое испытывает критик, которого убеждают написать положительную рецензию на провалившуюся с его точки зрения пьесу для повышения сборов в театре, в труппу которого он и сам вложил немало денег. Похвалишь — заработаешь, прокатишь — не потеряешь уважения к себе. Оказалось, что есть еще вещи, на которые невозможно пойти, потому что они отвратительны или опасны.
И работы, к сожалению, было не так много, чтобы забыть о внешнем и мечтать только о лишнем часе сна. В свободной голове появляются совершенно не нужные мысли, выгнать которые нечем. И поболеть для разнообразия не удавалось, пусть не до потери сознания, а для смены обстановки. Как будто все вирусы сидят и покорно ждут какого-то неведомого сигнала, когда можно будет разгуляться во всю, устроить светопреставление с неотложкой и уколами, но подарить мне неделю обычной простуды или банального насморка без осложнений не соглашаются ни за что. Во всем виноваты лимоны. Может быть, попросить Ленку продолжать таскать их до тех пор, пока на деревьях не прорастут листья? Тогда я перестану болеть весной и буду избавлена от тревожного ожидания начала чего-то нового, неизвестного и совершенно не обязательно приятного.
| Глава 5 | Оглавление | Глава 8 |