Все длинные праздники я пыталась найти в себе силы не уходить от Степы. Но так и не смогла придумать хотя бы одного увесистого аргумента. Пришлось явиться к нему пятнадцатого мая и, не обсуждая текущих дел, сказать все прямо.
— Я…
— Ну что?
— Степ, я — профнепригодна.
— Это что еще за новости?
— Я профнепригодна, я перегорела, я больше не хочу этим заниматься.
— С ума сошла? Кто тогда пригоден?
— Не знаю. Я даже новости читать не могу себя заставить. Уж не говоря о том, что мне неприятно всем этим заниматься.
— Это тебя Гончаров настроил?
— Нет, он вообще ничего об этом не знает, и не говори ему.
— Как же его заказ?
— Там уже все сделано, дальше дело техники, кто угодно сможет. Я знаю, что это некстати, но я очень хочу уволиться.
— И когда?
— Я бы, конечно, сказала тебе "завтра". Но это нереально. Минимум через две недели, максимум через месяц, можно все отладить, чтобы не было проблем.
— Ты знаешь, я так потрясен, что даже не могу тебя уговаривать. Отойду — будем разговаривать.
— Бессмысленно, Степ. Ты бы знал, сколько и чем я пыталась себя уговорить. Бесполезно гладить утюгом, который не греет.
Это было новое ощущение — сдавать дела. Мало кому приятное. Но почему-то законченный этап моей жизни был ясно виден всем, кто давно меня знал. Они не возражали, понимая, что теперь мы пойдем в разные стороны не потому, что кто-то кого-то не любит или не ценит, а просто потому, что дороги расходятся. Это банальное описание ситуации было самым точным. И я успокоилась, в моей жизни появилась определенность, к середине июня все будет позади. А пока за две недели я спокойно раскладываю по папочкам инструкции, объясняю все клиентам. У меня все в порядке, мне не нужен месяц, чтобы сдать дела. Глядя со стороны, кажется, что свой уход я подготовила заранее, начав много месяцев назад.
Мы пили за мой уход уже двадцать пятого мая, говоря друг другу только хорошее, вспоминая разное, смеясь, кажется, впервые после Сашкиных похорон. Глава была закрыта, они оставались жить сами по себе, Степа не навязал им вместо меня нового начальника, но все равно все понимали, той, старой жизни, больше не будет никогда. Теперь им придется самим устанавливать правила и законы, мне же придется снова испытать свое везение, теперь уже не опираясь на друзей, а рассчитывая только на свои силы.
Сергей так ничего и не знает. А когда мне ему рассказывать? Видимся редко, по делу, в деревню вместе не ездим. Он увлекся моей идеей стать сенатором настолько, что действительно работает в том месте, которое сам выбрал для реализации плана, много ездит и не заботится об остальном. Все и так работает. Когда мы виделись последний раз? Дня через два после разговора со Степой. Следующий раз сегодня, тридцатого мая.
Все по кругу, обсуждаем, подписываем, проговариваем планы, сверяем календари. Ему кто-то звонит, ну и пусть. Торопиться некуда. Можно вытянуться в кресле и спокойно дождаться конца разговора. Или самой поговорить, вот и звонок.
— Да, Владимир Василич.
— Маша, Коля погиб…Ты слышишь меня?
— Повторите.
— Коля погиб полчаса назад. На мокрой дороге у какой-то машины на встречной оторвало колесо на полной скорости. Получилась куча из пяти машин. Он умер на месте. Ты у Сергея?
— Да.
— Скажи ему. Я еду туда и позвоню. И надо сообщить близким. Хочешь, я позвоню?
— Нет, я сама.
— Я созвонился с нашим агентом. Все устроим. Судя по всему, родителям не надо его показывать до похорон.
— Я поняла. Позвоните мне, как будет что-то понятно.
Как трясутся руки, надо срочно что-то съесть, таблетку, конфету, что угодно, пока в глазах темно. Где же моя сумка? Где-то здесь, надо встать. Ноги не держат. Или я споткнулась о ковер? Как бы не разбить голову. Куда я упала? Кто это? Сергей. Что он говорит? Я ничего не понимаю, в ушах звенит. Что со мной? Зачем он протягивает руку? Мне надо подняться? Какая у него теплая рука, или это моя холодная? Ничего не слышу, не важно, надо ему сказать, пока я еще помню.
— Коля погиб.
Как больно. Он мне руку сейчас сломает.
—Ты слышишь меня? Коля погиб.
— Кто звонил?
— Василич.
Я не хочу подниматься, лучше сидеть на полу, и голова меньше кружится.
— Дай мне таблетки из сумки.
Никуда не ходить, сидеть здесь, ни о чем не думать. Не шевелится. Не отвечать на вопросы. Не звонить Марине и дяде Толе. Но выхода нет. Надо встать.
— Куда ты?
— Мне надо сказать его родителям.
— Маш…
Не могу отказаться от того, чтобы посмотреть на него.
— Что, Сережа?
— Позвони мне потом.
— Хорошо.
Я не хотела такой жизни. Если бы не Гончаров, это не я сейчас должна была говорить им о смерти единственного сына. Но это мои долги. И мне придется их заплатить, войдя в знакомый дом и сказав все, как есть. Они гаснут на моих глазах, опадают и засыхают. Слушают неважные подробности, честно пытаясь понять, что я им говорю. Держат друг друга за руки и ничего не говорят, а потом Марина вдруг хриплым голосом: "Толя, выпей, пожалуйста, лекарство". Я сижу с ними час, потом еще и еще. Я рассказываю, что и как будет происходить. Мы начинаем обсуждать, как и что надо сделать, когда, где и как его надо хоронить. Я ухожу в промозглую дождливую ночь. Дядя Толя шепотом спрашивает: "Маша, ей можно будет его увидеть?". И я только мотаю головой.
| Глава 21 | Оглавление | Глава 23 |