Белый каменный дом, зимнее солнце, виноградники, редкие сосны, зеленая трава, дождь, сторож—садовник и его жена—кухарка, мощеный дворик, простое красное вино, ранние сумерки, машина въезжает во двор. Он устал, я уже отоспалась за два дня. Он мрачен, я спокойна. Новый год справляем где-то в пути, ездим по округе, рассматривая маленькие деревни, виллы, сады. В двенадцать останавливаемся, откупориваем бутылку шампанского и пьем из горла по очереди. Звезды, где-то запускают салюты, но довольно далеко. И так спокойно. И никаких разговоров о работе. Теперь мне смешно жаловаться на одиночество. Вот он — абсолютно одинок. Как надо жить, чтобы единственным человеком, с которым можно спокойно провести новый год, была издерганная депрессивная женщина, влюбленная как кошка?
И все-таки эти дни были прекрасны. Я настолько привыкла к тому, что он рядом, что ощущаю его как часть себя. Могу заснуть, могу читать, могу смотреть кино, могу есть, могу молчать. Уже свободно могу не спорить. Все равно, что происходит в Югославии, в Израиле, в Штатах. Все не важно. Гораздо интереснее читать, лежа в гамаке, смотреть как он сидит напротив в плетеном кресле и листает очередной том чьих-то эссе. Иногда зачитывать друг другу понравившиеся кусочки, что-то обсуждать. Потом идти гулять, наблюдая зимнюю жизнь. Или ехать куда-нибудь недалеко.
Долгие годы я проверяла людей тем, как они водят машину. То, что в разговоре можно легко пропустить, не заметить, сразу вылезает, как только человек садиться за руль. Мелочность, подлость, отсутствие тормозов, безответственность — пять минут обычной дороги и можно писать подробное заключение. Какими словами меня ругал Степа, когда я первый раз отказалась взять клиента из-за его стиля вождения. Я и не подозревала за ним таких неистощимых запасов мата, которыми он поливал меня минут пять по телефону. Он-то выслал меня заключать контракт и начинать работу, а я ему говорю, что с таким человеком работы не будет никогда.
— Почему, объясни мне, почему?
— Он — слабак, совершенно гнилой внутри. Здесь у него два соперника. Если они вдруг начнут использовать силу или угрожать, он сдаст нас с потрохами, выставит контракт и работу действием враждебных ему сил. И еще скажет, что он лично ко всему этому не имеет никакого отношения. Мне совершенно не хочется оказаться между двух ополоумевших бандитов. Так что можешь приезжать и разбираться сам, а я уйду в отпуск.
— И как я ему объясню, почему мы отказываемся работать?
— Элементарно. Он — патологическая жадина. Заломи цену до неба под предлогом того, что на месте все оказалось настолько неприглядно и опасно, что мы просто не можем работать за оговоренные деньги. Если ты, конечно, уже называл ему конкретные цифры.
— Нет, не называл.
— Ну вот умножь свою цифру на десять, и он сам откажется.
— Эти знания ты тоже почерпнула из его стиля вождения?
— Представь себе, да.
Когда через месяц другие люди, взявшие контракт, бежали оттуда, чудом избежав серьезных проблем со здоровьем и жизнью, Степа сказал, что будет разрешать мне до заключения контракта посмотреть, как потенциальный клиент водить машину.
В Тоскане я впервые увидела, как машину водит Сергей. Если я и могла раньше думать, что откажусь от него, забуду, то теперь, где мне найти повод отказаться от человека, с которым я чувствую себя спокойно на любой скорости и на любой дороге? Он ни разу не испугал меня, даже, когда, обгоняя по встречной безумный трейлер, мы увидели в двадцати метрах перед собой фары несущейся на нас машины. Мне стало на секунду некомфортно и захотелось найти ногой тормоз. Но он как-то незаметно увел машину в сторону, сказав одновременно "не бойся". И я поняла, что рядом с ним действительно ничего не боюсь. Впрочем, это всего лишь очередной самообман. Если бы он шарахался на дороге от каждой тени и держался за руль трясущимися руками, я все равно предпочла бы ехать с ним куда угодно, чем уйти, обнаружив, что он труслив и неуверен в себе. И одного его слова мне было бы достаточно, чтобы перестать бояться как сейчас. .
Освобождение от страха было мгновенным и походило на землетрясение. Наверное, в такой момент можно спокойно умереть, даже зная, что никакие желания после этого не подлежат исполнению. Сколько сразу освободилось места внутри, я чувствовала себя воздушным шаром, который много месяцев был наполнен песком, и вдруг воздух выпихнул тяжесть.
Исчезнув, смрад моих кошмаров позволил отдохнуть и выспаться до прояснения в голове. Как будто медленно и постепенно заканчивался завод у внутреннего механизма, заставлявшего бежать, и, наконец, удалось остановиться полностью, очистить замусоренные мысли и разложить все по полкам. Конечно, это не сознательный и тяжелый труд, но беспорядок внутри все время свербит занозой, хочется понять себя и найти, куда же пойдешь, что выберешь. Ищешь выхода в полной темноте, и вдруг все замирает, и утром просыпаешься, твердо зная, что нашел.
Сложно ли было понять на бегу, что шансов остаться жить там, где живешь, больше нет? Понять просто, но принять — нет. Столько лет была идея, что можно растить садик, поливать его и смотреть за тем, как он растет. И вот теперь вдруг согласиться с тем, что больше такой возможности нет. Где-то закрылась дверца, отмеряющая возможности, и теперь надо или смириться с происходящим, встроиться. Или пора уезжать. Уезжать совсем и начинать все заново. Выбор настолько прост и понятен, что легко и смешно. Только хочется проверить как-то, не эмоции ли это, усталость и неустроенность. Сейчас все равно нельзя остаться и не вернуться. Но надо найти время и возможность проверить, насколько твердо мое решение уходить вне зависимости от моих отношений с Сергеем. И сохранить как можно дольше внутри легкость и спокойствие наступившей ясности.
Теперь я перестану горевать, что надо возвращаться к работе. Наоборот, чем раньше наступит конец новогодней паузы, тем раньше я докажу себе, что теперь в моей жизни наступил этап сбора вещей. Я чувствую открывшееся второе дыхание и вдруг впервые хочу изменения ландшафта. Пусть будет кризис, чем сильнее, тем лучше, и тогда я получу шанс испытать себя, используя для этого первый попавшийся шанс. Например, начну обращать внимание на то, что, чем ближе отъезд, тем чаще Сергей задумывается на пару секунд, позволяя проступить на лице нутру раненого, но готового биться до конца хищника. Ему часто звонят, и после каждого следующего разговора он становится еще мрачней. Терпение никогда не было моей сильной чертой. Вот и теперь оно иссякло четвертого января.
— Знаешь что, рассказывай, в чем дело. В конце концов, это разговор не о работе, а о тебе.
— Не хочу.
— Тебе придется.
— Назови хоть одну причину.
— Тебе придется все мне рассказать потому, что я тебе дала год для работы. И я не собираюсь смотреть, как ты себя изводишь. Рассказывай. Как бы тебе это не было неприятно, но, скорее всего, я смогу помочь.
— Это чушь. Причем здесь "неприятно". Просто, ты не сможешь мне помочь.
— У тебя не осталось уже других вариантов. Расскажи мне, что с тобой происходит, и попробуем что-нибудь предпринять.
— Ну и чем ты поможешь?
— Я помогу тебе всем, чем смогу, но для этого мне надо знать подробности. Ты боишься что ли? Ты же ничем не рискуешь.
— Долго рассказывать.
— Времени полно. Подожди, я возьму блокнот.
— Зачем?
— Записывать имена действующих лиц.
Четыре часа длился этот разговор. Самым удивительным открытием для меня стало то, что он больше всего дергается, совершенно не умея жить под прямым обстрелом. Вот почему он так скрытен и не любит журналистов. Нападки на себя лично он воспринимает, как булавочные уколы, и раздражается, как покусанный медведь. Дело было даже не в том, что под него копали и хотели убрать. Хуже всего он переносил то, что копались в его жизни и очень успешно.
— Неужели это так болезненно, Сережа?
— Что?
— То, что ты ешь на обед младенцев и прочая ерунда.
— Кому какое дело, что я ем на обед?
— Люди любопытны, злопамятны и неблагодарны. Неужели, если бы у тебя был шанс все вернуть назад, ты поступил бы иначе?
— Нет, я все сделал бы точно так же.
— То есть ты не стыдишься своего прошлого? Ты во всем уверен и ничего не хотел бы изменить?
— Да.
— Тогда незачем терзать себя. Да, тебя обвиняют в конкретных вещах, но не все ли равно? Ты же всегда молчишь и никогда не отбрехиваешься от них. Ну и оставь все так же. Пусть разоряются, рано или поздно им надоест.
— Что ж, ты не будешь меня осуждать?
— С какой стати?
— Я же, по-твоему, все делаю неправильно.
— Это не так. Ты делаешь то, чего я делать и не могу. Методы, которые ты выбираешь, мне не нравятся, но ты достигаешь тех результатов, которые мне обещал. А о цене мы не говорили.
— Что, и гимн простишь?
— Прощу, конечно, ты сам себе его не простишь. В этом-то и проблема. Если б ты себе все простил, ты бы так не мучался.
— Думаешь, надо все простить?
—Ты же книжки читаешь, знаешь, как написано: "Блажен, кто не осуждает себя за то, что избирает". Для тебя этот закон должен действовать. Идешь — ну так иди, не изводи себя понапрасну.
— Да, действительно, я и забыл об этом. Но это не изменит внешней ситуации, дальше будет только хуже.
— Внешнее проще поправить. Расскажи, откуда ветер дует, кто, зачем, за что? Все подробности, если ты умеешь рассказывать все.
— Издеваешься…
— Совсем нет. Обнаруживаю знание предмета.
Конечно, что-то я и сама могла раскопать, но всегда быстрее услышать. Записала около сотни имен, и теперь мне надо было подумать. Читая фамилии и должности, у меня мелькала мысль, как их всех заставить замолчать. Не просто замолчать, дело тут было не в молчании. Мне нужно было создать ситуацию, при которой вся их работа оказалась бы бессмысленной. Дискредитировать саму идею критики, чтобы наезд был проигрышем, заставить всех поверить в бессмысленность и предвзятость любого сопротивления. Проще говоря, мне надо всего лишь разрушить собственное дело, когда негативные факты начнут игнорироваться, и через некоторое время уже будут считаться только бессильным злобствованием. Еще совсем недавно это было бы не мое дело, но все изменилось. Собирая вещи, можно при наличии помощи со стороны, уничтожить любимое дело, подложив мину замедленного действия на поле, которое исправно годами кормило и поило, но теперь, когда надо уходить, за моей спиной оно окажется развороченным взрывом и усеянным осколками, поверх которых не вырастить ни травинки. И это был мой шанс пройти обычный путь выполнения заказа, но в необычных условиях. Увижу и услышу то, что даст мне возможность решить права ли я, выбирая отъезд.
— Мне надо сделать три звонка. Только до этого ты скажешь словами, что ты мой клиент и будешь меня слушаться.
— Что мне придется делать?
— Ничего страшного, но ты должен сделать то, что я скажу.
— А если я откажусь?
— Мне же лучше.
— Хорошо, я твой клиент, но слушаться буду, если соглашусь с тем, что ты собираешься делать.
— Договорились, только молчи об этом.
— О, ты уже и здесь предпочитаешь не "светиться"?
— Я не должна "светиться".
Первым делом надо было позвонить Степе.
— Степ, мне нужно твое разрешение на одно дело. Я буду заниматься им лично, как я, а не как директор твоей лавки.
— Но дело по нашему профилю?
— Да.
— Кто клиент?
— Сам догадайся.
— Ты с ума сошла! Ты хоть понимаешь, во что и с кем ты ввязываешься?
— Понимаю, а ты понимаешь, что поставлено на кон? Что я уже поставила? Я не могу так все это бросить и ничего не предпринять.
— Ты будешь заниматься этим лично?
— Да. Если мне будет кто-то помогать из наших, то тоже лично и без всякой связи с работой. У клиента, как ты понимаешь, денег нет.
— Не смеши меня, найдет, чем заплатить.
— Найдет, но пользоваться этим не стоит. Ты разрешишь мне?
— Да, делай. Если получиться, будет понятно, кто и как сделал, а это будет нам только в плюс. Не получится — это было твое личное дело.
— Скажи, а ты поможешь мне?
— Я? Лично я?
— Да, лично ты. Мне будет нужна твоя голова. Идея, как все прокрутить, у меня уже есть, но если не получится, будет плохо, и надо будет срочно искать обходные пути.
— Я лично тебе помогу всегда.
— Спасибо, я позвоню попозже.
— Привет клиенту, будет должен.
— Ты же знаешь, он должен мне.
Потом позвонила Гошке. Он тихий гений, он может из списка фамилий и нашего архива нарисовать идеальную схему: кого за какую ниточку нужно потянуть. И он согласился помочь мне лично, зная, кто клиент, и зная, что это не для работы. Милый Гошка, вот кого я мечтаю женить на крепкой хваткой девице, которая будет строить дом, тушить пожар, рожать ему детей, а он будет тихо работать.
Третьим должен быть Пашка. Бандит и двоечник, которого никак не могли выставить из школы, потому что в последний момент он всегда начинал учиться и вылезал. В шестнадцать лет случайно зашел в церковь на службу и больше оттуда не вышел. Смог окончить школу с золотой медалью, поступил в семинарию и теперь работал в Патриархии. Мы с ним были как два башмака на разные ноги. Мне не подходила его жизнь, а ему моя. Я предъявляла ему претензии, которые имела к его Богу. Он пытался вправить мне мозги. Я не понимала, с какой стати он принял монашеские обеты. Он обвинял меня в дурости и кричал, что мое дело детей рожать и котлеты жарить, а не интригами заниматься. В этот момент мне приходилось опускать глаза в пол и говорить: "А не надо было в монахи идти, я бы тебе котлеты и жарила". И тут спор прекращался, потому что мы умирали от хохота. Представить себе, что я ему буду жарить котлеты, ни один из нас не мог. Такое не возможно, если вспомнить, как он учил меня пить водку в восьмом классе и пытался научить курить. Теперь он не курит, а вот пьет все больше. Мы с ним давно не виделись. Несколько лет назад Пашка водил меня к своим начальникам, и мне удалось поработать с ними, но добром это не кончилось. Даже Пашка не знал, как страшно я поругалась с владыкой, после чего уже два года не появлялась у него на работе. И вот теперь только Пашка мог мне помочь в реализации моих сумасшедших идей, даже не столько он, сколько владыка. Как мне не хотелось звонить и идти к нему. Чтобы отсрочить или отменить звонок, я даже попытаюсь спровоцировать Сережу.
— Тебе привет от Степы. Пытался сказать, что ты будешь ему должен. Я объяснила, что должен ты только мне.
— Зато сколько должен...
— Не горюй, векселя еще не предъявляются к оплате. Давай пока я тебе расскажу, во что мы вляпались с моей точки зрения.
— Очень интересно послушать.
— Скажи, ты понимаешь, что возмущение против тебя вполне справедливо и обосновано?
— Поясни.
— Против тебя выступают люди, которые считают, что ты, обладая не меньшими деньгами, получив их так же, как они, пытаешься, тем не менее, провести какие-то реформы за их счет. И под шумок оттяпать себе еще кусочек. Причем используешь для этого угрозы жизни. Шантаж, захват заложников. Угрожаешь тюрьмой и используешь ее в качестве силового давления. Ты пытаешь отнять у них деньги и сам при этом ничем не рискуешь, ни деньгами, ни жизнью.
— Допустим. И что?
— Они пытаются наносить тебе ответные удары. А теперь скажи мне как можно точнее — могут ли они использовать против тебя такие же методы?
— Захват заложников, угрозу жизни, тюрьму и прочее?
— Да, все это.
— Могут и пытаются, хотя пока безуспешно.
— Тогда перед нами несколько проблем. Первая и самая сложная — президент.
— Где проблема?
— Я хорошо понимаю, что у вас с ним очень близкие отношения, и это означает, что он тебя не сдаст в критической ситуации. Но, с другой стороны, он обидчив, злопамятен и мстителен. Если ты уже успел его обидеть, причем публично, то он, конечно, "заточил". Терпение у него безграничное, он будет ждать самого выгодного момента для нанесения удара. Понять, как он к тебе относится, нельзя. Поэтому надо исходить из того, что относится плохо, и подготовиться к падению.
— И кто-то еще меня обвинял в паранойе? Какие открываются неожиданные стороны личности.
— Итак, для того, чтобы выяснить положение дел, хорошо бы тебе стать сенатором. Можно не торопиться, можно выбрать регион или тихий, или проблемный, как будет нужно. Разрешит тебе получить неприкосновенность — хороший знак. Получишь ее — еще лучше. И относится хорошо, и прикрыт.
— Но это не так просто, как ты понимаешь. Во-первых, нужно обосновать подобный шаг. Во-вторых, реализовать план.
— Время пока есть, за полгода ты вполне сможешь добиться нужного решения, а дальше дело техники — места будут освобождаться постепенно, приглядишь себе что-нибудь.
— Хорошо, это вполне разумное предложение. Следующая проблема?
— Дальше — сложнее. Мне кажется, сейчас важно правильно разыграть православную карту.
— Это еще зачем?
— Ты должен занять позицию, позволяющую тебе быть невидимым, не заниматься публичной политикой и в то же время в каких-то вопросах быть незаменимым. С губернаторами тебе общаться нельзя — слишком опасно. Они еще слишком сильны и твои друзья могу решить, что ты ищешь себе поддержку на стороне. Нужно, чтобы тебя знали в регионах. И регионы мы будем называть епархии. Надо аккуратно общаться с епископами, с патриархией и выяснять на какие красивые идеи им не хватает денег. Они же свои деньги жалеют на нужное, вот мы и дадим.
— У них нет своих денег.
— Продолжай так думать, это даже полезно для реализации плана. Ты им и так помогаешь, так что это не вызовет лишних вопросов. В этом году с православными может быть много проблем, вот и будешь чрезвычайным и незаметным послом. Президент же не может светиться, Церковь-то формально отделена от государства. И церковникам тоже не очень нравится говорить прямо. А тебе скажут. И это будет очень полезно. И самое отличное было бы, если бы они молебны служили и говорили о том, как ты им помогаешь.
— Нет, этот вариант мне не нравится.
— Почему?
— Я им помогал не для этого. Это сторона жизни вообще никого не касается. Я не собираюсь выставлять ее на всеобщее обозрение.
— Ты и не будешь ничего выставлять. Ты будешь продолжать делать то, что делал. И еще кое-что.
— Нет, извини, это невозможно.
— Почему?
— Потому что есть вещи, которыми не играют. У всех есть. И у меня тоже. Вот этим я не играю. Бог тебе не слуга.
— Я про Бога ни слова не сказала, только про Его служителей. Они такие же люди, как и все, к ним применимы те же правила.
— Я не позволю тебе в это играть. Это слишком опасно.
— Отлично, то есть держать людей в тюрьмах, чтобы дожать сделку или сбить цену — это нормально? А использовать церковь нельзя?
— Ты прекрасно знаешь, что только необычные сделки требуют таких методов. А то, что ты предлагаешь, это совершенно невынужденный шаг. Не играй с этим.
—Ты не хочешь сам этим заниматься или мне не позволишь?
— А какая разница?
— Большая. Если ты не хочешь ввязываться, я могу и сама провернуть это дело. Даже проще будет. Договорюсь обо всем, а ты будешь в тени, вроде и знаешь, а вроде и нет тебя. Тогда ты сможешь использовать это для себя?
— Допустим, соглашусь, но чего ты хочешь добиться?
— Сыграю на вашем общем православии. Насколько я понимаю, до сих пор церковь не решила для себя проблему доступа к телевизору. И за это она будет готова на многое. Да и тебе не помешает прикупить себе что-нибудь небольшое. Никто не откажет, если ты скажешь, что поделишься с православными телеканалом.
—То есть ты предлагаешь сделать всех? Купить канал, приручить церковные власти, стать бескорыстным героем, который примиряет власть и церковь и одновременно играет на православии властей?
— Что-то в этом роде.
— Мне не нравится в этом плане только одно. Что надо использовать церковь.
— Бога боишься?
— Да, боюсь.
— Исповедуешься лишний раз. Не повредит. И отменишь арест как меру пресечения. Вот тебе и наказание от меня.
— Не знал я, с кем связался.
— Теперь поздно уже. Со Степой поговори, он тоже все про принципы любит разговаривать, про духовность, главное, чтоб было кому беспринципное делать. Пошли дальше?
— У тебя еще идеи есть? Продать душу дьяволу?
— Это подождет или, по правде говоря, наверное, уже все продано давно. Возвращаясь к тем, кто на тебя наезжает. На мой взгляд, ты зря их дразнил эти полгода. У них есть проблемы, они хотят их решить, пытаются наладить отношения, создают советы, комиссии и тебя там видеть не хотят. Тебе же неймется показать им, что они тебя выгнать не могут.
— Вовсе нет. Как я могу не входить туда, у нас же равноудаление? Если я туда не вхожу, значит или я дальше, или ближе.
— Никому ты своим равноудалением голову не заморочишь. Тебе надо отойти на второй план. Есть главная комиссия, а ты войди во второстепенную. Лояльные люди есть везде, будешь в курсе событий, но не дразни гусей. И поддерживай любые идеи создавать благотворительные фонды, любую сдачу денег, не выделяйся, но и не отставай, чтобы было понятно, что ты точно также теряешь, как все.
— И денег дашь?
— Сам возьмешь, в тумбочке лежат.
— Это все?
— Пока хватит. Надо посмотреть, как дело пойдет, прочитать, что мне напишут по твоим делам. И как только ты договоришься о покупке канала, позвонить еще одному человеку. В патриархии служит.
— Не нравится мне все это. Не затевай.
— Пожалуйста, меня это вполне устраивает.
— Почему?
— Потому что я разорву наш контракт, ты перестанешь быть моим клиентом. И тогда мне не придется идти на поклон к человеку, которого я бы с удовольствием больше не видела и не слышала.
— Это кто ж такой?
— Есть у вас один такой епископ.
— Чем же он тебе не угодил? Насколько я знаю, ты с епископами хорошо поработала и много заработала.
— С этим мы очень нехорошо расстались. Он, правда, сказал, что приду еще и в ножки поклонюсь, но если ты откажешься использовать церковь, то необходимости делать это сейчас не будет.
— Впервые слышу об этой истории.
— А ты думал, что досье может быть полным?
— Надеялся.
— Этой истории там нет, потому что рассказать о ней могут только я и он. Я этого не делала и он, думаю, не стал бы.
— Что же ты ему такое сказала?
— Я тебе потом расскажу, когда будет настроение.
— Хорошо, я обещал тебе доверять и буду. Только учти, такие вещи даром не проходят. Аккуратней с огнем играй, можно и обжечься.
— Я не верю в сверхъестественное. Я верю в физику и в то, что человек сам по себе отвратительное существо.
— Смотри сама. Это твое дело. Я тебя послушаюсь. Пока.
— Хорошо, тогда я позвоню. Ты, главное, согласуй возможность такой покупки.
— Попробую.
— И не откладывай надолго.
Хорошо, когда отступать некуда. Если б у меня было время в запасе, или мне было не очень нужно все это, я бы столько времени откладывала этот звонок. Как поход к зубному: вроде дырка, но не болит же, можно еще погулять на свободе. Когда припрет, уже не думаешь ни о чем, бежишь сломя голову. И теперь я подгоняю минуты, чтоб скорее выяснилось, смогу я провернуть эту операцию или нет. Я уже начинаю прикидывать, как и что сказать, когда встреча состоится.
— Прекрати грызть палец.
— Что?
— Палец грызть прекрати
— Отстань, я нервничаю, и потом мне надо мысли сложить по полкам, чтоб не испортить ничего. А то еще ляпну опять что-нибудь.
— А что ты тогда ему сказала?
— Да какая разница! Сказала уже и не жалею. Что думаю, то и сказала.
— Рассказывай, а то еще подумаю что-нибудь не то.
— Что, например?
— Что ты могла опуститься до связи с епископом.
— Ничего смешного. Мне все эти ваши правила не указ. Могла бы, если б захотела. Но это тут ни при чем.
— Тогда что?
— Епископ тоже человек, ему же не могло понравиться, что его деятельность объявили позором для церкви. И я отказалась работать с ними, потому что мне не нравилось то, что они заказывали отмазывать.
— Алкогольные льготы что ли?
— Ну да.
— Ты прям дон Кихот. Как еще без работы не сидишь.
— Видимо, много таких, как ты, кто мечтает на меня свои проблемы переложить. Они тоже были не против, но не вышло. Я хоть и не верю во все это, но книжки читала, знаю, что соответствует, а что не соответствует образу служителя Христа. Даже мои возможности не безграничны. Черное белым не делаю.
— Тебе язык когда-нибудь вырвут.
— Волков бояться, сам знаешь.
И опять можно расслабиться. Чувствуя бурю, которую собираешься вызвать собственными руками, повернуть винтики, что-то изменить.
— Надо было отдыхать спокойно и ничего тебе не говорить.
— Ты бы видел себя. С таким лицом спокойно не отдыхают.
— Перестань, это было прекрасно. Жаль коротко.
— Да, жаль.
О чем каждый из нас молчал следующие пять минут. Или их было не пять, а больше? Я думаю о том, что не смотря на все, что я о нем знаю и не знаю, мне кажется, жить с ним было бы очень приятно. Да, у нас нет бытовых проблем, потому что есть деньги, но если бы денег было меньше, и не было бы Тосканы, возможности не готовить и не убирать, все равно молчать было бы так же хорошо. И никакими деньгами я не могу купить уверенность в том, что завтра он будет жив. О чем он думает? Понятия не имею.
Если в этот момент вспомнить наши разговоры, то, кажется, сплошные споры, лекции, диспуты. Все так серьезно. Но, если вспоминать настроение, то сразу сводит лицо от постоянного смеха. Не могу вспомнить ни одной шутки, и при этом мы все время хохочем. Голова занята делами, проблемами и еще тем, что все время пытаешься найти знак или признак того, что не только я люблю. Но все без толку. Не потому он сейчас со мной, что я ему нужна. И, на самом деле, он не со мной.
— Ты это все нарочно придумал.
— Что именно?
— Ты нарочно придумал мне дело, чтоб было не так обидно уезжать отсюда.
— Понравилось?
— Очень.
— Так оставь себе, это же твой дом.
— Дом твой, но, может быть, приеду как-нибудь еще.
И загрузив голову тем, что я подписалась на ненужную работу, с неясными перспективами только для того, чтобы определиться в жизни, мы поехали в аэропорт. Мне неймется, как перед скачками. Как бы хотелось скорее все выяснить, получить возможность двигаться. Дело не в отъезде, просто впервые я работаю в новых условиях. Правила определены, теперь надо понять, смогу ли я по ним играть. Смогу ли я встроиться? Захочу ли, когда пойму правила игры? Я ведь еще думаю, что найду уголок, где все будет по-моему. Вот и проверим.
Январь почти прошел, когда Сергей сказал, что все согласовано. И канал нашелся, идея пришлась ко двору. Удачно было то, что, с одной стороны, подобный жест должны были расценить как покровительство, а с другой — можно было на ограниченной территории испытать, позволить ли им съесть побольше.
И тогда я позвонила Пашке.
— Мне нужно завтра увидеться с твоим начальником и потом желательно с его начальником тоже.
— Мой откажется встретиться с тобой, ты же знаешь
— Мне очень надо, постарайся. Нужно полчаса времени, чтоб все ему объяснить. Будь уверен, вам это тоже нужно, не только мне. Я могу подождать некоторое время, но не очень долго.
— Во что ты опять нас втягиваешь?
— Вы сами всегда себя во все втягиваете, я вас отмазывать пытаюсь.
— Ладно, я с ним поговорю. Когда ты сможешь приехать, если что?
— Сегодня, завтра, как скажете.
— А если он все-таки не захочет?
— Тогда скажи ему, что он был прав, приду ему завтра в ножки кланяться. Передай, что это я так сказала, он поймет.
— Жди, перезвоню, как поговорю с ним.
Ждать не люблю, да и кто любит. От тебя ничего не зависит, сидишь и теряешь время. Не теряешь, конечно, работаешь, живешь полной жизнью. Но все время какой-то частью думаешь: "Сложится? Не сложится?". Но в этот раз все шло, как надо. Пробки на дорогах не мешали, люди были точны и словно ждали чего-то подобного. Все началось с владыки.
— Зачем пожаловала?
— По делу. Сразу скажу, готова и в ножки кланяться, но и для вас это тоже очень важно.
— Тогда рассказывай, времени у тебя полчаса.
Этого времени хватит с лихвой, когда у меня совершенно нет желания говорить правду. Кажется, я придумала достаточно убедительную версию. И действительно, у меня есть клиент, который хочет прикупить эфир, и при этом хочет часть его пожертвовать на благие нужды. Им решать, пойдут ли они на такую сделку. Даже и не сделку, а просто возможность иметь постоянный доступ к ящику. А значит и к большим делам.
— А ко мне зачем пришла? Это не мой кусок.
— Мне кажется, если я с вами не договорюсь, ничего у меня не получится.
— То есть ты предлагаешь забыть старые обиды и помочь тебе провернуть очередное дело.
— Я предлагаю забыть старые обиды, договориться о правилах игры и двигаться согласно договоренностям. Никто и никогда ведь не позволит вашим представителям официально рулить. Управлять и смотреть за хозяйством будут другие. Поэтому нам с вами имеет смысл все определить сейчас, чтобы квоты были выгодны всем.
— Хитра, ничего не скажешь. Как-то ты переменилась за два года. Пропал юношеский максимализм.
— Пропал? Может быть. И оказалось, что все хотят только блага, но понимают его по-разному и жертвуют разным для его достижения. И, глядя на все это, мне показалось, что зря я с вами тогда поскандалила. Да, наверное, юношеский максимализм потихоньку сменяется возрастом.
— Не могу сказать, что ты теперь говоришь приятные для меня вещи. Видимо, надо подождать еще лет пять—десять.
— Поживем — увидим. В любом случае, сейчас я думаю, что мне было бы лучше сохранять с вами хорошие отношения, чем ругаться. Пользы было бы больше.
— Пользы кому?
— Мне точно, вам — не знаю, но тоже не исключено. Назад все равно не вернуть.
— Постараемся наверстать упущенное. Сейчас у меня действительно больше времени нет. Давай встретимся на следующей неделе и все обсудим. Расскажешь подробности, и договоримся.
— Хорошо. Так и сделаем.
| Глава 17 | Оглавление | Глава 19 |