Мне казалось, что точка возврата пройдена, что маховик нужных законов уже так раскручен, не остановить. Трясли армию, таможню, дожимали куплю—продажу земли, налоги. Он гнет свое, а ему в других местах палки в колеса вставляют. Даже и не палки, а просто поминают все его прошлые заслуги, связи, православие, все, что принесло ему деньги. Конечно, он хорошо защищается, он обо всем молчит, главный козырь про отсутствие собственности держит в рукаве. И молчит. Делает, что считает нужным, идет, куда наметил. И как бы я ни относилась к его методам и задачам, о которых так ничего и не знаю, но это упорство вызывает уважение. Мне затевать разговаривать было бесполезно. Раз так, то и нечего навязываться. Хотелось бы знать, куда он стремится. Не хочу и не буду лезть туда, куда меня не пускают. Мало ли что выяснится? Знание из разряда тех, после которых лучше умереть, мне не нужны. Тот факт, что я по-прежнему люблю его, ничего не меняет. Чем раньше его выкинут оттуда, тем раньше буду свободна. К тому же я уже и не считаю себя обязанной следить за этим хозяйством. Знать не хочу, чем он расплачивается за реализацию своих планов. Тем, что сдает кого-то. Не доносит пока, но уже и не защищает. Уничтожает противников тихо и безжалостно. Видеть не хочу, как его ненавидят. Я и на себе ощущаю, с какой легкостью он манипулирует людьми, без тормозов он дергает за нужные ниточки, потому что так надо. Колькин день рождения как-то загладил наш последний скандал. Но я все равно не понимаю, как можно было позволить ради усмирения региональных царьков и принятия бюджета подкинуть идею про восстановление гимна. Лучше б я вообще об этом не слышала и узнала задним числом, когда все было сделано. А так я наблюдала с самого начала и физически чувствовала, как натягивается веревочка к одному из тех, кем он управлял. Не хотелось ничего говорить, но я не выдержала.
— Зачем тебе это нужно?
— Что?
— Кидать им гимн. Это омерзительно. Конечно, бюджет сложно принять, и губернаторы обижены. Но как можно было пойти на такое?!
— Это ничего не значит, важно держать всех на привязи. Их надо заставить принять наши условия игры любой ценой. Ты предлагаешь позволить им разворовать очередной кусок на армию, или увести в свои регионы и там "распилить", или не платить долги, заниматься всякой ерундой, строить границы и бесчинствовать на подконтрольных территориях? Они заткнулись гимном — вот и прекрасно.
— Как ты можешь говорить, что это ничего не значит? Бюджет ты забудешь через год, а гимн уже не отменишь. И по дороге вы сами разворуете в сто раз больше, чем они.
— Это была прекрасная идея с гимном. Кого надо — всех успокоили. И пойми, наконец, это ничего не значит.
— Это значит слишком много.
— Это внешние, несущественные вещи. Ты сама все время этому учишь. Как бы мне ни было неприятно, что ты одеваешься не по ситуации, я согласен с тем, что это неважно. Важно, как ты работаешь, что ты делаешь, а не то, что ты являешься на переговоры в джинсах. Так и тут. Это не важно, это внешнее. Мы добиваемся своего и делаем дело.
— Ты скажи еще, что даже если ты будешь врать в лицо, это ни на что не влияет, потому что главное — что ты думаешь. А что ты говоришь, не имеет значения.
— Можно и так сказать.
— Значит больше не считать, что ты отвечаешь за свои слова?
— Я еще не вру тебе в лицо. И будь готова к тому, что гимн будет утвержден.
— Тогда я никогда не буду ходить на официальные мероприятия. Потому что я под него вставать не собираюсь.
— Будешь ходить, и вставать тоже, если надо будет. И прекрати на меня кричать. Если бы у меня была возможность этого избежать, уж поверь, я бы не пошел на такое. Хотя бы потому, что за гимн можно было купить гораздо больше. Слишком лакомый кусок пришлось отдать. Но выхода не было. Им нужна была подачка, они ее получили.
Наверное, все так. Я просто эмоциональная дура. Ничего не понимаю в политике, борьбе, компромиссах и постепенном продвижении к поставленной цели. Я требую сразу всего и готова все отдать. Нет во мне змеиной хитрости или была, но вся вышла вдруг куда-то неожиданно, и теперь я не гожусь для реализации великих планов. Я готова согласиться с тем, что ничего не понимаю в такой жизни. Но и жить ее не хочу.
Куда меня понесет отсюда? В Канаду, где плохой климат, удивительная природа и много пресной воды? В Новую Зеландию, где есть горы, песчаные пляжи, леса, поля, невиданные звери, но это остров? В Австралию, с пустынями и морем? В Бразилию, про которую сначала вспомнишь, что там много диких обезьян, а потом задумаешься: если ли там вообще обезьяны? Что еще предлагает мне Василич на выбор при условии, что должна быть плодородная земля, пресная вода, море и лес одновременно? И еще, конечно, спокойная страна без революций, диктатур, с охраной частной собственности, возможности в любой момент уехать куда-нибудь еще и вернуться, когда захочешь? Трудно представить себе, сколько времени нужно, чтобы объехать и посмотреть весь список, который Василич набросал в ответ на мои требования. Обсуждая с ним подробности и нужды, я замечала, как он смотрит на меня с одобрительной улыбкой, как будто я неожиданно порадовала его трезвостью взгляда и мудростью, которой он сам во мне найти не смог.
Рядом с ним я чувствую себя как щенок на обучении у старого сторожевого пса. Все вынюхивает, не пропускает ни щепочки, ни пылинки, въедливо не позволяя мне пропускать важное и совершенно с моей точки зрения незначительное. Если вещи, которых я просто не вижу в упор, а для него они стоят в том же ряду, что и наличие источников пресной воды в пустыне.
— Здесь я бы тебе не советовал покупать.
— Почему?
— Очень тяжелый климат. Перепады температуры за день бывают градусов тридцать. Утром минус десять, вечером плюс двадцать. И так каждый день.
— Я никогда не обращаю внимания на перепады температуры и давления.
— Это ты сейчас не обращаешь. А лет через пять начнешь. У тебя же все сердечники, значит, это надо обязательно учесть.
— Владимир Василич, так я никогда ничего не куплю. Вас послушать, на свете нет мест пригодных для жизни. Южнее нет воды, еще южнее — нет стабильности. Куда деваться?
— На мой взгляд, стоящих вариантов не очень много. Если бы ты не осложняла все обязательностью моря, природы и пресной воды, да еще и на одном участке земли.
— Хочу всего и сразу.
И вдруг, как обухом по голове — этих слов я больше никогда не смогу произнести. Они, оказывается, значат совсем не то, что я хочу сказать. Хочу ли я всего? Нет, ни за что. Хотеть всего — это хотеть войны, болезней, голода, землетрясений, смерти близких, страдания себе. Но, произнося "хочу всего", я думаю только о приятном и полезном, а не о горе. Зачем же я сказала, что хочу всего? Хочу только того, чего хочу, что называю словами или боюсь назвать, и только зажмуриваюсь, чтобы не произнести вслух. Но то, что мне нужно, должно ли оно появиться сразу? Нет, конечно, хочу постепенно по списку получить все, что пронумеровала мысленно от самого главного до просто приятных мелочей. Можно отложить исполнение любых прихотей, можно легко отказаться от любой из них, если бы этой жертвой я приобрела исполнение первого желания, которое прячу от себя под номером ноль. Нельзя только сидеть сложа руки, потому что отказ мой никому не нужен. И главного я не получу, а буду только топить себя во второстепенном.
Надо с чего-то начать. Неделя на быструю поезду Штаты—Канада, для осмотра подобранных вариантов у меня есть. Но ее хватило только на быстрое осознание безбрежного количества мест, где можно было бы жить на лоне природы, но в комфорте. Хотя и с водой бывает плохо, или климат суровый или еще что-нибудь. А может быть сдвинуться на юг, в Мексику? Нет, не хочется нестабильных стран. Или расширить поиски и приняться за острова? Рано или поздно их затопит. Надо выдумать еще несколько жизненно важных причин не уезжать и можно остаться со словами, что на этом глобусе нормального места мне не нашлось и теперь все равно где жить, особенно, если можно быть там, где я могу в любой момент поскандалить с Гончаровым.
| Глава 15 | Оглавление | Глава 17 |