Глава 24. Июль.

Маруся была на дежурстве. Закрывшись в старом рентген кабинете, где, как она уверяла, выходили из строя любые электроприборы, я все ей рассказала.

— Машка, как хорошо!
— Что здесь хорошего?
— Сам факт, конечно. И еще ты теперь можешь спокойно уйти.
— Я к этому отношусь по-другому. Найди мне хорошего врача. Я не хочу оставлять ребенка.
— Как?
— Вот именно так. Я пришла к тебе, чтобы ты мне нашла врача.
— Это ваше совместное решение?
— Нет, лично мое.
— То есть ты сама решаешь такие вопросы? Тебе не кажется, что отец тоже имеет право голоса?
— Безусловно, имеет. Если он считает нужным быть в курсе ситуации.
— Так ты ему ничего не сказала?
— Я видела его с тех пор пять раз по пять минут. И единственный личный вопрос, который он мне задал, не нашла ли я его любимую запонку. Так что, видимо, этот вопрос мне придется решать самой.
— Постой, я совершенно забыла, у тебя ведь группа крови отрицательная?
— Вроде, да. Ты должна лучше знать.
— Тогда тебе желательно не рисковать. Как врач говорю, у тебя есть все шансы вообще потом не иметь детей.
— Не пугай, я когда-то все прочла на эту тему, у меня у сестры то же самое. И все нормально.
—Тебе надо срочно узнать какая у него группа крови, потому что времени осталось очень мало. Если у него положительный резус, у тебя большие проблемы. Как ты себя чувствуешь?
— Не очень хорошо, но пока не криминально.
— Срок еще маленький.
— Ты так говоришь, как будто я уже согласилась, что надо носить и рожать.
— Даже если нет, я не буду искать тебе врача без согласия отца ребенка.
— Даже так…
— Да, ты знаешь, у меня есть свои докторские особенности. Ты должна ему сказать, потому что это вопрос жизни и смерти. И ты не можешь домысливать, почему он ведет себя так или иначе. Если ему наплевать, ты все равно должна об этом узнать.
— Отлично. Это именно та новость, которой я не хочу узнавать. И ты мне ставишь такие условия. Зная, что я не могу пойти ни к кому другому, чтобы все осталось тайным.
— Все равно таких вещей не скроешь. Лучше скажи ему сейчас. Если ему все равно, тебе и уйти будет проще. Найдешь себе хороших врачей где-нибудь в Лондоне, и будешь спокойно жить.
— Как же у тебя все просто.
— Тебе выгодно все усложнять. Но сейчас ты этого делать не должна. Иди и подумай. И узнай обязательно, какой у него резус.

Поразмышлять я поехала в свой город. Пятого июля никого не было, кроме меня, только Елена Иванна готовила, как всегда на полк солдат. Я оказалась не готова объяснять кому-то, что не все ем, не говоря уже о том, что большинство запахов еды мне было противно. Но и говорить ничего не пришлось, надо было только попросить наблюдательную старушку достать мне банку соленых огурцов. Как в фильмах. Она продержалась обед и ужин, но потом начала меня пытать. Точнее, она сразу сказала, что все это значит, и стала спрашивать когда.

— Я не считала, не до того.
— Но срок -то большой уже?
— Пять недель.
— Молодец, заживешь теперь нормальной жизнью, человеческой.
— Не хочу.
— Это у тебя нервное, пройдет. Он-то рад?
— Кто?
— Кто—кто. Уж думаю, рожать-то ты станешь от того, по кому сохнешь.
— И по кому я сохну?
— Да по тому, кто носа не кажет сюда, как Кольку похоронили.
— Ну и ко мне не кажет. Потому и не знаю, рад он или нет, я ему ничего не говорила.
— И не скажешь?
— Думаете, надо?
— А то как же! Что ж ты думаешь одна пахать? Детей не растят в одиночку.
— Сколько народу в одиночку растит и ничего.
— Ну и неправильно это. В конце концов, у ребенка есть отец и мать, и нечего на себя взваливать то, чего не можешь.
— Можно не рожать, проблем меньше.
— С ума, что ли, сошла? Как у тебя язык повернулся такое сказать. Считай, это тебе как подарок. Что ты еще такого-то сделаешь в жизни?

И понеслось, хоть не приезжай к ней больше. Прежде чем готовить выспросит, чего мне хочется, все даст понюхать, гоняет гулять, спать, запрещает работать. Хотя мне сейчас и не надо работать. Что бы я ни решила, в любом случае надо использовать эту ситуацию, как возможность уйти. А к такому уходу надо готовиться. Продумать, как сдать все это хозяйство, где каких людей поставить и что вообще можно посоветовать в такой ситуации владельцу. Что-то надо продать, что-то объединить. И всего-то сесть и расписать подробно возможные пути, посмотреть на людей, особенно в банке. И показать готовый текст Васильичу.

Достаточно было начать, чтобы написать черновик за три дня. И к понедельнику я уже готова была разговаривать с Васильичем. Пришла в его прокуренный кабинет, впервые попросила разрешения открыть окна и стала ждать, когда он все прочтет.

— Почему, Маш?
— Что почему?
— Почему ты уходишь?
— Я обещала ему год. Он закончится двадцать пятого августа. Как раз есть время все подготовить. По крайней мере, то, что зависит от меня, я хочу сделать заранее.
— Этого мало, должно быть что-то еще. Почему сейчас?
— Это мое личное дело, я не хочу об этом говорить.
— Нет, это не твое личное дело, и мне придется докапываться до причин.
— И Сергею доложите?
— Зависит от того, как и что я узнаю.
— Вам я могу рассказать, но мне не нужно ни новых страниц в досье, ни чтобы Сергей знал, почему я ухожу.
— Сама понимаешь, все зависит от того, что ты скажешь.
— Я беременна.
— Вот это номер. Кому же так повезло?
— Кому повезло, тому и не говорите ничего.
— Плоховато все выглядит. И все равно не понятно, почему уходишь сейчас. Можно спокойно работать и потом уйти ближе к делу.
— Я еще не решила, что делать. Потому и хочу уйти как можно быстрее.
— Я ему не скажу. Но тебя попрошу обязательно поставить его в известность.
— Зачем?
— Я тебя, как человек, отвечающий за безопасность, прошу: расскажи ему обязательно. Сергей должен знать, из чего состоит его досье. Это слишком важная информация. Ты не можешь ее скрыть. Даже если он тебя очень обидел.
— Вы все сговорились. Если б хотел что-нибудь узнать, наверное, узнал бы.
— Кто все? Кто еще в курсе?
— Я, вы, Елена Иванна и Маруся моя.
— Иванна-то как узнала?
— Догадалась по тому, что я ем.
— Маша, я постараюсь написать тебе свое мнение по твоим бумагам как можно быстрее. Но, пожалуйста, расскажи ему все сама.
— Я попытаюсь, но знали бы вы, как не хочется. Меня сейчас совершенно другие дела волнуют. Мне клинику надо искать, желательно в Лондоне, и уезжать как можно быстрее. Может, вы мне скажете, какая у него группа крови?
— Нет, не скажу. Спроси сама. Это как любая врачебная информация не подлежит разглашению. А вот клинику я тебе найду. Только мне нужно знать, что искать, специализация врачей.
— Я попрошу Марусю написать подробности.

Как же мне поступить? Очень хочется уйти, забрать свою ренту и больше к этому не возвращаться. Теперь я заработала достаточно, чтоб прокормить себя и ребенка. К тому же, если так дело пойдет дальше, видимо у меня будут большие проблемы. Я уже сейчас с трудом встаю, хожу, ем и заставляю себя жить в обычном режиме. Голова кружится, в глазах темно. Теперь я точно узнаю, где у меня какие органы находятся. Почки я уже чувствую, печень тоже. Маруся заставила меня сдать все необходимые анализы, и они очень плохи. Васильич под это дело получил такую исчерпывающую информацию, что нашел мне клинику и врачей за два дня. А я по-прежнему не знаю говорить мне что-либо Сергею или нет. Мне нужнее совет, но кто его даст в такой ситуации? И вдруг я вспомнила про отца Владимира. Почему бы и нет? Это будет четвертый взгляд на существующее положение вещей.

Как я и просила, мы встретились с ним в ресторане, куда мне разрешали ходить, потому что там охране было спокойно.

— Простите, что я вас сорвала, но мне нужен ваш совет и очень быстро.
— Зачем вы так много извиняетесь? Я же сам предложил вам эту возможность. И рад буду помочь. Так в чем дело?

Трудно мне было объяснить ему, в чем дело. Я и себе-то не могла, как следует объяснить. И слов-то понадобилось немного, минуты за две выложила все.

— Вы не знаете, какова правда, и поэтому боитесь ее?
— Да, очень.
— В такой ситуации мне трудно сказать вам — делайте так и не делайте эдак. Одно могу сказать точно: какова бы ни была правда, лучше ее знать, чем всю жизнь мучить себя догадками, выдумывать версии, почему он так себя вел. Вы столько времени ничего не можете понять в своей жизни из-за этого. А вам всего лишь надо попросить прямого ответа на простой вопрос. К тому же теперь это просто необходимо, потому что делать это надо было давно, а теперь ждать вообще смешно. Слишком много всякого у вас сейчас будет, чтобы такие важные вещи откладывать. Если вы решили больше не работать на него, этот вопрос сам по себе нуждается в обсуждении. Вот и начните с этого, а дальше будет легче сказать остальное. Я был бы рад, если бы вы мне позвонили, сказали, как все для вас прошло.
— Он вам расскажет.
— Может быть, расскажет. А, может быть, и нет. Если расскажет, он будет говорить о себе, а вы мне о себе расскажите.
— Не знаю, решусь ли я еще раз вам звонить.
— Не бойтесь. Вы слишком многого боитесь. А страх — это не то переживание, которое помогает жить.

Как все просто. "Не бойтесь". Хорошо, не буду. Действительно, чего мне теперь бояться? Сегодня пятница, тринадцатое. Я написала на листе бумаги, что хочу получить, уходя. Не так много. То, что я выбрала из недвижимости, чистых денег в разных банках. Остальное все ему. И последним пунктом идет вопрос, какая все-таки у него группа крови. Папку с моими замечаниями по поводу работы ему переправит Василич. Встреча назначена на пять часов. Кажется, Сергей подумал, что это обычные дела.

Главное войти в кабинет нормально и сесть, не упав. Впрочем, у меня есть время, он кивает и продолжает что-то обсуждать по телефону, уткнувшись в бумаги. Тем лучше, я сама выберу, где буду сидеть — конечно, на удобном диване. А он пусть сидит, где хочет. Кину сейчас мою бумажку на стол перед его глазами, устроюсь на диване, и буду спокойно ждать. Странное чувство — ощущать, что последний раз здесь. Или предпоследний, но вот сейчас все закончится и начнется что-то другое. Вот сейчас, когда он уже закончил разговор и читает то, что лежит перед ним.

— Что это?
— То, что я хочу получить, уходя.
— Ты уходишь? Первый раз слышу.
— Ты уже видел папку от Васильича?
— Да.
— Ну так вот, я ухожу. У нас с тобой договор до двадцать пятого августа. Дольше я работать не смогу. Надеюсь, за оставшееся время ты сделаешь все так, чтобы тебе было максимально проще. Если тебе нужен номинальный владелец, то я готова это подержать еще, но только подержать, без всякого вмешательства в дела, управление и работу. На твоем месте, я бы все забрала. Через три дня мне надо будет уехать недели на две. Как дальше сложится, не знаю, но Василич в курсе, где меня найти. Если ты не согласен с каким-то из пунктов, давай обсудим сейчас.
— Я еще не все прочел, но мне помнится, что про недвижимость мы давно все обсудили, паспорт ты получила, какой хотела. И, кажется, я обещал не торговаться о цене?
— Мало ли. Вдруг тебе сумма показалась завышенной или заниженной.
— Она странная, но если ты считаешь, что эта цифра верная, я с тобой спорить не буду. Я так понимаю, ты не объяснишь почему?
— Что почему?
— Почему ты уходишь.
— Дочитай до конца, с этим закончим и потом объясню.

Интересно, что он подумает, дойдя до последнего пункта? Иногда так жаль, что я не могу увидеть его первой реакции. Слишком хорошо держит себя в руках, первая мысль никогда не бывает добычей собеседника.

— Зачем тебе моя группа крови?
— Может, просто ответишь на вопрос и все?
— Вряд ли я на такой вопрос могу ответить, не узнав причины.

Теперь моя очередь бить в лоб. Хорошо, что он сидит в кресле напротив, и я могу смотреть ему прямо в глаза.

— Я беременна. Есть проблемы. Врачи хотят знать группу крови отца ребенка.

Понятно, что сейчас будет длинная пауза. Когда он спросил меня, люблю ли я его, до скольки я досчитала, прежде чем уйти? Кажется до семидесяти. Теперь-то у меня есть время жать. До самолета три дня.

— Ты хочешь, чтобы я признал этого ребенка?
— Разве я этот вопрос с тобой обсуждаю? Я спрашиваю одну конкретную вещь.
— Первая положительная.
— Неудачно. Ну да ничего не сделаешь. Если остальные пункты не вызывают у тебя вопросов и с этим мы закончили, я готова тебе объяснить, почему ухожу.
— Кажется, я уже понял.
— Удивительно, значит, ты лучше меня осведомлен. Я еще до конца не поняла, почему я так делаю. Расскажи, почему я ухожу, с твоей точки зрения.

Интересно, расскажет или нет. Я, наконец, стала спокойна, могу ждать, внимательно слушать, что мне говорят. И не выдумывать, что он мог бы ответить на реплики, которые я произношу от своего имени. Как давно я не ощущала себя живущей только настоящим моментом, не ожидая будущего и не завися от прошлого.

— Ты уходишь, чтобы доказать мне, что я проиграл. Не сдержал слова, данного тебе тогда, давно. Ты уходишь, считая себя обиженной, считая меня мерзавцем, который испортил тебе жизнь.
— Смешно, я забыла, что действительно было такое. Даже не вспомнила об этом… Сейчас точно могу сказать — ты ошибаешься. Я на многое готова была пойти, чтобы оставить все, как есть, чтобы не уезжать. Если бы я нашла возможность сделать аборт так, чтобы об этом никто не узнал, я бы наплевала даже на то, что у меня будут серьезные проблемы со здоровьем. Но тут за тебя вступилась Маруся. Она отказалась искать врача без согласия отца ребенка. А без ее помощи я бы не смогла это все провернуть тайно.
— Неужели ты бы пошла на такое? Убила бы моего ребенка?
— Ты уже его признал?
— А ты думала, буду отказываться?
— Но ведь только что ты меня спрашивал, надо ли тебе признавать этого ребенка своим.
— Мое согласие или не согласие тебя, кажется, не очень волнует, ты все решаешь сама.
— Что ты, милый, конечно, нет. Ты был первый, кому я позвонила, как только поняла, что произошло. Ты сказал, что занят и перезвонишь. И это был первый случай, когда ты не перезвонил. Я ведь сказала тебе, что это очень важно и жду звонка. Но его не было, три дня ведь достаточный срок, чтобы ты перезвонил, правда?
— Я замотался и забыл.
— Это был первый раз, когда ты забыл. Последние недели многое в первый раз. И все не очень приятное. Ну да что об этом, я хотела тебе сказать, но у меня не было ни малейшего шанса сделать это. Твоя теория моего ухода неверна. Или есть еще причины?
— До того, как я прочел пункт про группу крови, подумал, что это месть. Ты посчитала, что тебя кинули, и решила мне отомстить.
— Отомстить уходом?
— Да, очень естественная реакция.
— Месть — это когда ты пытаешься причинить человеку такую боль, какую испытываешь сам. Если б я знала, что мой уход будет для тебя такой болью, я бы не уходила.
— Можно мстить, бросая все на произвол судьбы.
— Перестань, мы-то с тобой знаем существующее положение вещей. Здесь ничего не может рухнуть, слишком надежно построено. Сейчас-то можешь сказать, зачем ты меня во все это втравил? Понятно, что никаких причин передавать кому-то собственность у тебя не было. Все спрятано, закрыто. Сейчас я это знаю точно. Зачем тебе это было нужно?
— Внешних причин могло и не быть. Просто мне намекнули, что надо иметь в любой момент возможность показать отсутствие собственности. Своим передавать было не очень разумно — понятно, что мы все повязаны намертво. Ты была посторонним человеком и, что немаловажно, одним из тех немногих людей, про которых я мог с уверенностью в двести процентов сказать, что меня не кинут. Поэтому я выбрал тебя.
— Почему ты так думаешь?
— Во-первых, ты — идеалистка, а во-вторых, у нас с тобой не те отношения были, чтобы ты могла себе позволить хоть в чем-то меня подвести. У тебя не было возможности влезать в долги по отношению ко мне, это же не побрякушки, замки на Луаре и прочие вазочки, за это пришлось бы заплатить обязательно.
— И как?
— Что теперь это обсуждать, то время прошло.
— Да, действительно. Нет, месть тут тоже не при чем. Есть несколько фактов. С одной стороны, я вообще сама по себе дошла до состояния, когда больше не хочу тут жить и работать. А теперь еще и детей растить. Не хочу. Потом, есть реальные проблемы со здоровьем. Нужно носить и рожать, но никто не дает гарантий, что удастся. Здешние коновалы с их методами разрешения проблем мне совершенно не симпатичны. Даже Маруся не может поручиться, что они не сделают меня трупом. Поэтому надо уезжать туда, где есть проверенные врачи. Все равно скоро заканчивается год, который был обещан тебе, и я не знаю в каком режиме и как я смогу работать, да и разговоры пойдут, не хочу этого совершенно. Так что внешние обстоятельства все говорят о том, что надо уезжать. И есть еще одно внутреннее. Тут мне недавно один человек сказал, что лучше знать правду, чем мучиться от неизвестности. Раз уж я уезжаю, то могу все с тобой проговорить и обрести, наконец, ясность.
— Что же ты хочешь проговорить?
— Например, очень интересно, почему ты ушел и с тех пор не показываешься?
— У тебя есть версии?
— Есть, конечно, но, знал бы ты, как я устала выстраивать версии, которые основаны только на моем восприятии мира. Больше не хочу версий, их столько можно придумать в зависимости от нужд. Если бы я хотела мстить, наверное, надо было бы придумать версию о том, что ты банально взял, что хотел, и теперь нет смысла дальше притворяться. Зачем оставаться, говорить, звонить, встречаться? Цель-то достигнута. Надоело выдумывать, хочу знать.
— Ты уезжаешь для того, чтобы все стало понятно? Странный ход. И что ты там будешь делать со своим пониманием?
— Что я там буду делать вне зависимости от понимания — это вопрос открытый. Не знаю еще, в любом случае то, как я живу сейчас, меня не устраивает.
— Так чего же ты хочешь?
— Всего лишь услышать ответ на один вопрос. Год назад я тебе его не задала, рассчитывая, что сам скажешь. Но ты блестяще тянешь паузу. Как мне прикажешь играть, когда я выложила карты на стол и год продолжаю ломать комедию, потому что ты карты не открываешь? Всему есть предел. Мне нужен ответ на простой вопрос.
— Я ни разу твои вопросы не оставлял без ответа. Если ты не задаешь вопроса, я не буду его задавать за тебя.
— Задать не трудно. Ты любишь меня?

Теперь можно ждать. Интересно, какой он найдет способ не отвечать? Мне кажется, на такой вопрос можно ответить только да или нет. Но жизнь-то сложнее меня, и он, человек, сидящий напротив, умнее меня. Наверное, я проиграю и эту партию. Он перемолчит и переупрямит ситуацию. И я опять останусь ни с чем. Скоро это станет известно, развлекусь пока изучением его галстука. Очень красивый синий шелк, приглушенного лазоревого оттенка, переливается и этим создает все время разные рисунки. Успокаивает, как наблюдение за морской водой или за облаками. Интересно было бы знать, о чем он думает, что считает, какие слова подбирает. Молчать пять минут в такой ситуации позволяет себе только очень сильный человек. Или я его просто идеализирую. Может, он просто боится истерики брошенной женщины?

— Сережа, все не так сложно. Столько времени впустую и всего-то тебе надо сказать "да" или "нет". Пойми, мне ответ нужен именно сейчас, может быть, у тебя были другие планы — но у меня нет времени ждать, и я хочу определенности. Ты боишься сказать "нет"? Но теперь тебе ничто не должно мешать, я и так уже ухожу. Не хочу этого, сопротивляюсь, но приходится уходить. И когда я вернусь, вернусь ли и смогу ли еще когда-нибудь увидеть тебя, ничего этого я сейчас не знаю. Ответь мне на один вопрос. Молчать уже бессмысленно, все на кону, и жизнь, и смерть, уже все было, и все проиграно. Ответь мне на мой вопрос, пожалуйста. Я больше не могу выносить твоего молчания.
— А ты подумала, что будет дальше, после того, как я отвечу?!
— Я смогла задать тебе этот вопрос только после того, как перестала думать о том, что будет дальше.
— Ты прекрасно знаешь, что я никогда не делаю шаг, не продумав его возможных последствий. И терпеть не могу, когда вынуждают дать ответ раньше, чем я сам готов и хочу его дать. Как только говорю "да", мне надо полностью менять свою жизнь. Как только говорю "нет", тебе придется меня свою. Еще не время.
— Но моя жизнь уже изменилась. Если твое слово "нет", так скажи мне его — теперь самое время. По крайней мере, я пойму, где нахожусь. Я не требую, чтобы ты менял свою жизнь, но моя изменилась без всякого моего согласия. Давай просто используем волну, она и так нас разнесет в разные стороны. Твое "нет" не увеличит ее силу.
— Тебе нужно, чтобы все шло только по твоим правилам? По-другому ты не можешь? Неужели ты думаешь, что можешь всем навязать свою игру? Совсем заработалась? Думаешь, если ты можешь убедить в чем угодно безликую для тебя толпу людей, то можешь то же самое сделать и с конкретным человеком? Например, со мной?
— Когда я устанавливала свои правила? Это ты у нас всегда определяешь границы ситуации.
— Когда? Могу тебе рассказать. Если я говорю "в другом месте и в другое время", ты сделаешь все, чтобы мне пришлось землю есть для обнаружения этого другого места. Если нужно пригласить поужинать, так обязательно искать общих знакомых, от которых ты примешь приглашение. Можешь считать, что ты сама меня спровоцировала на продолжение общения, ты перечислила возможное развитие отношений, попыталась расписать все по своим правилам, но жизнь изобретательнее тебя, я уж не говорю о том, что ты не можешь никогда на сто процентов предугадать, какой шаг сделает партнер. И поэтому мне было все равно, сколько вариантов ты накидаешь. Я хотел тебя заполучить, и мне было наплевать, что ты по этому поводу думаешь.

Главное, ничего не говорить. Да, он говорит обидные неприятные вещи, но иначе я никогда не узнаю, что творится у него в голове.

— И я бы добился своего. Камушки тебя не берут, тряпки тебе безразличны, значит, есть другие слабости. Вазочки обязательно бы сработали. Ты уже была готова, позвонила поблагодарить за подарок, еще пара встреч и я выиграл… И все испортила очередная глупая кукла. Даже у тебя не могло остаться сомнений, что война продолжается. И опять, опять эти твои другие правила. Уйти, скрыться, не отвечать на звонки, уехать и никому ничего не сказать. Никто не любит проигрывать, но проиграть, уже достигнув цели, этого я не мог себе позволить. Ехать за тобой было глупо, но не ехать было невозможно. Ты бы подцепила там какого-нибудь очередного придурка в своем вкусе, и все мои труды пошли бы прахом. Я помчался за тобой и вместо того, чтобы за два дня получить все, я два дня разговаривал с тобой о судьбах мира. Если бы два дня! Потом все время уходило на разговоры, на споры, на все. С какой стати ты навязала мне правило все с тобой обсуждать? Но в результате я столько о тебе узнал, настолько в тебе разобрался, что у меня даже сомнений не было, кому все передать. Даже если бы мне это было совсем не нужно, найти такого человека — редкий случай, и надо было его использовать. Я все рассчитал, все промерил. Самое смешное — я тебе доверял, как другу. Тогда, в первое время, все сложилось так ровно и хорошо, баланс, равновесие, дружба, равновеликая для каждой из сторон. Все было отлично. И тут приходит Колька и, между делом, говорит, что я тебя гроблю и вообще, изверг и тиран, взвалил на тебя все это, когда тебе и без работы проблем хватает. Что, спрашиваю, вдруг? Все довольны и больше всего я. И он мне: да ты не прикидывайся, все же понятно, она любит тебя, потому и плохо ей. Кто любит? Ты меня любишь? Я, может быть, и не очень хорошо разбираюсь в людях, но все-таки женщин знаю неплохо. Влюбленная женщина так себя не ведет. И Колька читает мне лекцию, о том, что я — сволочь, и нормальная женщина, полюбив меня и поняв это, будет скрывать, по возможности убежав куда-нибудь подальше, чтобы больше не видеть и скорее забыть. А ты, видишь ли, не можешь. И если я ему не верю, то могу у тебя прямо и спросить. Конечно, у тебя спросить было проще всего, но зачем? То, что Колька сказал — невозможно. Или он ошибся, или ошибаешься ты, или ошибся я, думая, что мы равно относимся друг к другу. А если все правы, равноценные отношения, если ты меня любишь, значит, я тоже тебя люблю, чтобы равенство соблюдалось? Что за бред — да, ты мне друг, причем очень близкий, с тобой многое хорошо, но не надо утрировать. А сама ситуация была угрожающая, это же ты! А вдруг сейчас на ровном месте ты опять сменишь правила и, действительно, решишь сбежать? И что я буду делать, когда все уже подлажено под тебя? И я решил проверить. Пошел к Елене Иванне и спросил: как ты ко мне относишься. И что? Моя дуэнья стала подозрительна, выспрашивала, какую очередную гнусность я задумал. Пришлось пообещать, что чист, как стекло. И, конечно, она мне тоже сказала, что ты меня любишь. Ну, она-то откуда знает? Кольке ты могла сказать, но ей вряд ли. И вредная старуха рассказывает мне, как ты ждала вертолет, когда мы задержались.

Если б я заранее знала, что она ему рассказала, тогда я могла бы еще сделать каменное лицо. Но не успела, он окружал меня словами, говорил тихо и быстро, и когда произнес "вертолет", я как будто потеряла воздух. Это было, наверное, так заметно, что он стал говорить чуть медленнее, изучая реакцию, а я пыталась вспомнить, не говорила ли я тогда вслух, а она услышала.

— Вот, мол, говорит, когда в назначенное время ты не появился, знаешь, как она сидела? Так сидят в больничном коридоре, и жду известия: выживет или нет. Побледнела так, что я боялась, сознания лишится. Конечно, любит, нелюбимых так не ждут. Вертолет… Расскажи мне, что тогда случилось?
— Потом. Расскажу. Может быть.
— Потом? Ладно. Так что мне надо было делать с тобой? Я был в ужасе. Хотел спокойно поработать, а в результате сижу на вулкане и не знаю, когда извержение. И все-таки я до последнего не верил, не верил из-за себя. Ты себя вела как всегда, ничего не изменилось. Передо мной лежало несколько фактов. Первое: все хорошо, потому что у нас паритет отношений. Второе: ты меня любишь. Значит если паритет, то и я тебя люблю? Или я ошибся, думая, что это просто хорошие отношения? Или я два раза ошибся, считая, что все спокойно. Видимо, это только мой взгляд на положение вещей. Или все эти люди, включая тебя, обманываются. И я решил, что мне придется спросить тебя. Как только ты пообещала, что будешь работать еще год, я рискнул. И ты сказала "да". Ну и на каком я свете? После этого я даже не хотел выяснять ничего про себя. Где-то ошибся, этого вполне достаточно. У меня есть год, я собираюсь работать и к тебе я больше не подойду, мне не нужны проблемы, мне нужен этот год. Согласись, если б я хотел, то заполучил бы тебя тут же? Простая последовательность действий, и ты сдаешься. Пришлось сознательно не делать ничего, что на тебя бы подействовало. Мне казалось, ты должна была понять, что нельзя заводить никаких серьезных отношений. Это был бы худший вид служебного романа. И что я получаю взамен? Очередное изменение правил. Даже год этот стал возможен только потому, что ты согласилась мне его подарить. И теперь ты приходишь и заявляешь, что уходишь, но тебе нужен мой ответ именно сейчас. Опять ты ломаешь игру, которая меня полностью устраивает. Меня все устраивает, я ничего не хочу менять. А ты все ломаешь только потому, что все должно быть по твоим правилам.
— Предположим, да, все по моим правилам. Но если все всегда получается по-твоему, то пусть хоть происходит все это по моим правилам. Не нравится? Я тебя не держу. Ответь мне на мой вопрос, и ты свободен. И я свободна.

Кажется, я настолько обессилила, что говорю так же тихо, как он. По нашим общим правилам к этому моменту я уже должна была на него орать. Я бы и орала, но весь воздух уходил на то, чтобы дышать. Это произвело на него такое же впечатление, как будто заговорил стол. Он чуть отодвинулся и стал сверлить меня глазами.

— Так что там с вертолетом?
— Ничего. Мне тогда надо было решить, что я предпочту: ты умрешь и ничего не узнаешь или ты выживешь и узнаешь все прямо сейчас. Я выбрала тебя живого. И продолжала выбирать и дальше.
— Какая ты сентиментальная.
— Прекрати, если бы не это, Колька бы не погиб!
— Почему?
— Потому что я всех соглашалась потерять, чтобы ты жил. Всех до одного. Если бы я смогла себя заставить тебя забыть, все было бы иначе.
— Перестань себя накручивать. Ты не можешь отвечать за все, что происходит в мире. Это не твое.
— Мое. Я же видела во сне, что он уходит. И не обратила на это никакого внимания. Я была слишком занята тобой, чтобы заметить его уход.
— Как бы ты к этому ни относилась, он погиб не по твоей вине. И даже если ты попытаешься все возложить на себя, Кольку это не вернет. Если ты думаешь, что все из-за тебя, еще раз прокрути этот год в голове. Разве сейчас ты бы поступила иначе? Если бы знала, что произойдет?
— Знал бы ты, сколько раз я это делала.
— И что же?
— Как видишь — ты жив.
— Я хочу чтобы ты поняла одну вещь: я отвечу на твой вопрос, когда пойму, что пришло время. Но не раньше.
— Думаешь, я буду ждать?
— Даже если нет, тебе будет интересно узнать ответ.
— Не боишься опоздать?
— Даже если боюсь, это не повод отвечать сейчас.
— Все поверяется смертью. Можно по-разному не успеть.
— Я помню об этом. Должен же быть в жизни хоть один человек, который не укладывается в твои схемы.
— Мои схемы? Мне в страшном сне присниться не могло, что я дойду до черты, когда лучше открытая ненависть, чем тайная любовь. Ладно. Мне придется считать это выплатой моих долгов. Желаю тебе удачно поработать. Даже и не знаю, что еще сказать, просто не знаю, когда мы увидимся.
— Не утрируй, все будет нормально.
— У меня нет оснований так считать. Посмотрим. Береги себя, а то твоя жизнь мне дорого обходится.

Раньше я могла говорить все это на ходу, уходя. Но сейчас мне еще надо подняться, не упасть и дойти до двери. Я стала больше понимать, когда проблемой оказалось пройти без посторонней помощи десять метров. Что лучше сделать? Предположим, я поднимусь, держась за спинку дивана. Но потом? Через два шага смогу дотянуться до спинки кресла, и то, если подожду секунд пятнадцать, пока перестанет так ужасно кружиться голова, и пройдет чернота перед глазами. Но как идти от кресла? Если прямо до двери, то это метров семь без всякой опоры. Или пройти лишних четыре шага до стола и дальше, опираясь на стулья, приблизится к двери на три метра? Надо начать и дальше будет видно. Хорошо бы он занялся своими делами, я пока соберу сумку и смогу подняться. Мне нужна всего минута, чтобы дойти до кресла, а там я пойму, куда дальше.

— Что это ты делаешь?
— Ухожу.
— Я вижу, что уходишь, но почему ты так странно двигаешься.
— Голова кружится, боюсь упасть.
— То есть все настолько плохо?
— Нет, все еще хуже, это не самое страшное из происходящего.

Видимо, лучше дойти до стола. Всего четыре шага, не больше. Если наискосок, то пять, и я не буду видеть, как он на меня смотрит. Очень хочется лечь под теплое одеяло и дышать свежим воздухом. И вдруг он оказывается прямо за спиной, обхватывает меня за талию и прислоняет к себе.

— Может тебе лучше сесть?
— Без толку. Потом опять подниматься и все равно идти до двери. Мне надо домой поскорей.
— Такими темпами ты не скоро попадешь домой. Предположим, ты вышла из кабинета. А дальше как?
— До стола секретаря, отдышалась бы, поговорив недолго, ты бы наверняка что-то начал сразу выяснять, тогда я бы дошла до двери. В коридоре по стене до лифта, внизу есть перила и стойка. А там уже машина.
— Как же ты полетишь в таком состоянии? С тобой будет кто-нибудь?
— Не хотелось бы. Дай я попробую пройти чуть-чуть.
— Ну, пошли. Только ты предупреди меня, если начнешь падать.
— Ты меня так и поведешь?
— Конечно, так я точно тебя удержу. Иди, не бойся.

Странный балетный шаг, правда, меня шатает, но Сергей идет чуть слева и крепко придерживает меня рядом. Так легче, не страшно падать и можно остановиться отдыхать в любой момент.

— Подожди.
— Маш, тебе нельзя в таком состоянии ехать одной.
— И кто со мной поедет? Охранники? Сиделки? Пять человек, включая тебя и меня, знают, куда и зачем я еду. И я не собираюсь больше никому об этом говорить. Поедешь со мной?
— Ты же знаешь, что я не могу.
— Нет, не знаю. Ты мне никогда не рассказываешь, можешь ты или нет.
— Не могу. Я поговорю с Василичем, чтобы он все организовал. И доведу тебя до машины.
— Так и доведешь?
— Я буду рядом. Не бойся. Только предупреждай, когда останавливаемся, и когда падаешь.

Так и дошли до машины. Уже почти выходя из дверей здания, он видимо наклонился и очень тихо сказал где-то за левым плечом:
— Я все расскажу тебе и отвечу на любые вопросы. Потом. В другом месте и в другое время.

Наверное, если бы он не придержал меня, я раскроила бы себе лоб. Круг замкнулся, с этого все началось, этим все и закончится. Просто, для нормальных отношений нужно другое место и другое время. И если первое еще можно найти, то второе нельзя заменить. Вот в чем моя проблема — у меня есть деньги, дома, пока еще есть здоровье, мне всего двадцать девять лет, но другого времени у меня нет.

Совершенно неважно, как я провела следующие две недели. Да и помню не очень хорошо. Когда все время кружится голова, падаешь, встаешь, все болит, нет спасения от запахов и еды, которую вообще не можешь видеть. Точно известно, что сначала я подписывала кучу бумаг, считала деньги, проверяла счета, пыталась собрать вещи, ехала в аэропорт, прощалась с кем-то, летела вместе с доверенными людьми Василича, приземлялась, ехала до дома, приходила в себя, встречалась с врачами в клинике, позволяла расхищать себя на анализы, выслушивала много умных слов, лежала, лечилась, все без толку, они успели спасти только меня, терпела уколы и какие-то незнакомые процедуры, нормально реагировала на утешительные слова "со второго раза получится", считала удары капель дождя за окном, и теперь меня отпускают. Двадцать девятого июля я сижу в саду своего дома в Лондоне, зная, что где-то рядом охранники, горничная, кухарка и сиделка.

Теперь мне придется решить простую задачу, как жить дальше. Не осталось ничего, за что можно зацепиться и плыть по течению. Теперь каждый день будет, как сегодня: тихо, пусто, некуда бежать, незачем работать, некому звонить, не с кем говорить. Чтобы жить, надо придумать зачем. Того, что было, оказалось недостаточно. Хватило всего-то до двадцать девятого июля. Какие варианты? Конечно, больше всего я хочу дождаться ответа на свой вопрос. Но, кажется, я получу его, только если перестану ждать совсем. На самом деле, теперь уже можно сказать, что я все поняла, но хочу просто услышать от Сергея точную формулировку. Если, конечно, ему хватит смелости сказать мне правду. В любом случае я сделала все, что могла; если сейчас ответа нет, значит надо жить без него. Можно читать книги, пытаться заводить новых друзей, писать письма старым. Путешествовать, изучать древнекитайское искусство, писать монографии по истории или придумать что-нибудь еще долгоиграющее. Концерты, кино и театр отнимут еще кусок. Но нерешенным остается одно — как мне опять захотеть просыпаться утром? Что должно произойти, чтобы, засыпая, не говорить: "Надеюсь не проснуться" и, просыпаясь, радоваться новому дню? Наверное, надо просто прекратить так засыпать.

Предположим, я проживу еще лет сорок. Сколько из них я буду валяться на дне черной ямы? Я неудачница, все проиграла, я — ничто. Из имущества остались деньги и любовь, с которой я не знаю, что делать. Когда-нибудь я забуду Сергея, яма будет засыпана землей, и все пройдет. Зачем я ему, слабая и неспособная бороться? Как не задавай себе или ему вопрос, ответ уже не важен. Ведь по-прежнему единственное, что меня держит на плаву — необходимость узнавать каждый день из любых доступных источников, жив ли он, здоров ли.

Звонит телефон. Сколько лет я еще буду вздрагивать и хватать трубку, боясь, что звонок прервется? И это все равно не он, а Маруся. "Да, Марусь, все в порядке. Не волнуйся. Все прошло". Что надо делать? Считать звонки, чтобы установить, что на тысячный раз не побежишь к телефону? Или что сколько раз не повторяй другим "все хорошо", лучше от этого не станет? Потому что те, кто мог убедить меня в этом, не здесь. И я не знаю, где они. Где Сашка? Где ребенок, который не хотел меня? Где Колька? Я думаю о них, и с каждой минутой мне все больше кажется, что они живы, настолько реально их присутствие. Колька никогда мне не позвонит больше, но это не значит, что он умер. Сергей же мне тоже не звонит, а он точно жив. Дело не в звонках. Просто сегодня я поняла, что теперь Колька, Сашка, Сергей, Маруся, Васильич, Шурка, Танька — все они, те, кого я считаю людьми, где-то там, неизвестно где, вместе. Все они живы. Этот факт настолько очевиден, он совершенно не требует доказательств, подтверждения телефонными звонками, звучанием голосов, личным присутствием. Они живы. И только я умерла.

© Н. Черняк, 2003-2005